После этого – бесконечные просторы Техаса. Мардер ехал всю ночь, периодически сворачивая с магистрали, чтобы перекусить в каком-нибудь местечке подальше от ресторанных сетей. Иногда попадались уютные заведеньица – например, китайский ресторанчик, в котором, удивительное дело, с нуля готовили вкуснейшие яичные роллы, а еще в одной забегаловке – божественные булочки. К западу от Сан-Антонио еда все более походила на мексиканскую, но все-таки не превращалась в нее. Мардер понял, что изголодался по блюдам, которые готовила когда-то его жена, – по кухне ее родной земли, куда он сейчас и направлялся.

Со времени его предыдущей поездки страна изменилась. Многие городки, которые в семидесятые выглядели процветающими и довольными собой, заметно истощали: витрины опустели, экономику душили отток населения, банкротство мелких фермеров и гипермаркеты. Общественная жизнь замыкалась в основном на футбольных командах из местных школ – на водонапорных башнях, на кирпичных стенах невысоких зданий, опаленных солнцем, висели большие щиты: ВПЕРЕД, «ПУМЫ»!», «ВПЕРЕД, «ЯСТРЕБЫ»!», «ВПЕРЕД, «БУНТАРИ!». На пыльных улочках городов, названных в честь пионеров и скотоводов девятнадцатого столетия, в честь героев Гражданской войны, теперь можно было встретить лишь немногих потомков этих мужей, куда больше попадалось смуглых людей и вывесок на испанском. Индейцы потихоньку возвращали свою землю, потому что у белых было все, кроме детей, а те, что были, хотели жить так, как показывают по телевизору, а не так, как живут в маленьких американских городках.

Мардер считал себя патриотом, но, как и у многих мужчин его возраста, его патриотизм относился к нации, которой как бы уже и не существовало. Очевидно, проект современности провалился; сейчас Мардер ехал в страну, где он провалился с особенным треском, – все эти великолепные идеи о пересадке религии, экономики, об импорте революции, индустриализации, образования, даже свободы, все они потерпели крах, либо же их пытались реализовать так коряво, что они и не могли сработать, не могли ничего изменить в древней натуре этого края и населяющего его народа. В итоге осталась причудливая, непостижимая страна, которую Мардер не понимал, но любил – как любил свою жену, не понимая ее.

Местность поднималась. Мардер покинул магистраль и по внутриштатной дороге углубился в горы Дейвиса. Он и забыл, что в Техасе есть горы, – но вот они: влажно, прохладно, всюду зелень и струящиеся ручьи, запах сосны и шалфея. Когда шоссе завело их в лесной парк, Мардер остановился на обзорной площадке.

– Славный уголок, – сказал Скелли. Вопреки обыкновению, он сидел на пассажирском месте: как правило, дневное время он проводил в фургоне, отсыпаясь и выполняя разнообразную работу, для которой требовались его навороченный ноутбук и телефон. Еще он утверждал, что стиль вождения Мардера его удручает. – Только Техас его не заслужил, конечно, – добавил Скелли. Он закурил новую сигарету и между затяжками стряхивал пепел за окно – для него верх уважительности. На пачке значилось «Мальборо», но сигареты в ней были без фильтра, скрученные вручную и пропитанные гашишным маслом.

– Не любишь Техас?

– Ага. Но я и другие штаты не люблю. Правда, я не бывал в Северной Дакоте, так что, может быть, она исключение, и там не кишат повсюду тупые, жирные, наглые, неразвитые, жадные, хнычущие, лицемерные уроды-американцы.

– Да ладно тебе, Скелли, не такие уж мы плохие.

– Нет, такие: жирные, удолбанные и опасные. Видел один постер? Фотография какого-то симпатичного пейзажа вроде этого и подпись: «Америка – это не только бомбы и жирдяи!» Неверная подпись.

– Мы уже говорили на эту тему.

– Да, говорили, и ты каждый раз мне продувал. Я вый-ду на пробежку. Хочешь со мной, толстопуз?

– У меня нормальный вес для моего возраста и роста.

– Да ты нежнее, чем творожный сыр. И не надейся меня тут бросить – ключи я возьму с собой.

Мардер смотрел, как он легкой трусцой удаляется по тропинке – как и всегда, без видимых усилий.