Я слежу затаив дыхание. Пальцы рук дрожат.
Просыпается город, и мне неуютно. Нарастает гул от идущего в разные стороны транспорта. Много лет я не выбиваюсь из привычного установленного ритма, а теперь превращаюсь в поджигателя. Много лет я не видел утра. То есть, по-настоящему.
Теракты не всегда такие шумные и красочные, как бывают в кино. Мы ждем долго, когда что-нибудь произойдет и мы поймем, получилось у нас или нет. Вот к дверям общинного центра подходят двое. Им, естественно, никто не открывает, несмотря на настойчивые звонки в дверь. Один вынимает из кармана телефон и пробует достучаться до вахты, до сторожа, о судьбе которого больше никто никогда не узнает. Двое ждут, ходят, заглядывая в окна на первом этаже.
Колючка причмокивает. Он говорит, что рассчитывал, что у этих имеются свои ключи от железной двери.
— И что делать? — спрашиваю я.
Ничего, пожимает он плечами.
Вот приближается третий, и ему объясняют ситуацию. У него есть ключ, а значит, никаких проблем быть не может. Через пару секунд дверь приоткрывается всего на сотую долю миллиметра, впуская внутрь чистый утренний прохладный воздух. Здание содрогается, стекла волной вылетают наружу, дверь распахивается под напором огня изнутри.
Все это я вижу, смотрю широко распахнув глаза. Нет, все-таки наша акция получилась внушительной. Здание старой постройки, капитального ремонта в нем не было давно, поэтому огонь стремительно сжирает перекрытия и полы. Современный пластик не хочет поддаваться пламени, но и он к приезду пожарных расчетов, наверное, расплавился. Улица затянута дымом. В окнах соседних домов возникают испуганные лица. Зеваки собираются на гарь.
Мы с Колючкой садимся в машину и молча уезжаем.
9
Лицо Светы покрыто слезами, и я думаю, что все произошло чересчур быстро. Света была готова расстаться с прошлым, но, вероятно, не так, не так. Все рухнуло. Мне понятна каждая мысль, которая появляется в ее голове, потому что это и мои мысли тоже. Слезы бегут по ее щекам и сверкают.
— Врачи сказали, что она наглоталась пуговиц от халата.
— Пуговиц? Как это пуговиц? — спрашиваю я.
— Она откручивала их руками, она не могла их отрезать, потому что ножниц не было, это не разрешается. Откручивала и складывала в тумбочку. Потом начала глотать.
— А кто-нибудь это видел? — Тупой вопрос, точно.
— Соседка по комнате видела, — говорит Света, стараясь представить себе воочию все, что произошло с ее матерью.
В доме престарелых сотни никому не нужных старух. Лишенных право на личную мгновенную смерть. Обреченных на забвение. В отличие от них, мать Светы имела связь с внешним миром, она могла рассчитывать на поддержку, даже если этого не осознавала. Даже если бы отвергала свою дочь.
Моя невеста не собиралась от нее отказываться и вычеркивать из своей жизни.
В доме престарелых пожилая женщина умирает от того, что пластмассовая пуговица застревает у нее в горле. Сутки назад мать Светы, потерявшая большую часть своего разума, решила закусить перламутровыми шариками и задохнулась. Все последние дни, по словам врачей и сестер, она твердила, что собирается поехать в Бразилию и постоянно перебирала вещи. Из ее рта вываливались неуклюжие имена бразильских актеров, выученные наизусть, точно молитва. Соседка по комнате, не менее сумасшедшая, после получаса перечислений начинала орать тонким высоким голосом, словно маленькая девочка, и накрывать голову подушкой. Приходилось колоть ей успокоительное.
Об этом Свете рассказали в доме престарелых.