Официально только один человек в аббатстве и один в монастыре знали о моем даре (если это был дар, а не проклятие). Отец Бернар, аббат, и сестра Анжела, мать-настоятельница.

Вежливость требовала, чтобы им было известно все о молодом человеке, которого пригласили пожить у них.

Чтобы заверить сестру Анжелу и отца Бернара, что я не мошенник и не дурак, Уайатт Портер, начальник полиции Пико-Мундо, города, где я родился и жил, ознакомил их с подробностями расследования некоторых убийств, когда преступников удалось найти только с моей помощью.

За меня поручился и Син Ллевеллин, католический священник из Пико-Мундо.

Преподобный Ллевеллин приходится дядей Сторми Ллевеллин, которую я любил и потерял. Которую буду любить всегда.

За семь месяцев, прожитых мною в горном аббатстве, я поделился правдой о своей жизни еще с одним человеком, братом Костяшки, монахом. Его зовут Сальваторе, но мы гораздо чаще называем его Костяшки.

Брат Костяшки не замер бы на пороге комнаты тридцать два. Он — монах действия. Решив, что бодэч представляет собой угрозу, тотчас ворвался бы в комнату. Прошел бы сквозь дверь, как это сделала собака, хотя менее грациозно и с куда большим шумом.

Я открыл дверь пошире и переступил порог.

На больничных кроватях лежали Анна-Мария — ближе к двери — и Юстина. Обе спали.

На стене над изголовьем каждой кровати висела лампа. Шнур, намотанный на оградительный поручень, позволял регулировать яркость лампы.

Десятилетняя Анна-Мария, очень маленькая для своего возраста, перевела лампу в режим ночника. Она боялась темноты.

Ее инвалидное кресло стояло у кровати. На одном штыре для руки на задней стороне спинки кресла висел теплый жакет. На втором — шерстяная шапочка. Зимними ночами Анна-Мария настаивала, чтобы эти предметы одежды были у нее под рукой.

Девочка спала, зажав верхнюю простыню в хрупких пальчиках, словно готовилась в любой момент скинуть с себя одеяло. На напряженном личике отражалась если не озабоченность, то легкая тревога.

Хотя спала девочка крепко, казалось, что она вот-вот сорвется с кровати.

Раз в неделю по собственной инициативе Анна-Мария, закрыв глаза, доезжала на своем кресле, приводимом в движение электромотором, до одного из двух лифтов. Первый находился в восточном крыле, второй — в западном.

Несмотря на ее физические ограничения и страдания, Анна-Мария была счастливым ребенком. И эти приготовления к экстренной эвакуации совершенно не соответствовали ее характеру.

Хотя девочка не говорила об этом, она словно чувствовала, что грядет ночь ужаса и вокруг воцарится враждебная тьма, сквозь которую ей придется искать путь к спасению. Возможно, она обладала даром предвидения.

Бодэч, которого я впервые увидел из окна на третьем этаже, пришел сюда, но не один. Втроем они устроились у второй кровати, молчаливые волкообразные тени.

Единственный бодэч еще не свидетельствовал о том, что некий акт насилия может произойти в обозримом будущем. Если они появлялись по двое или по трое, угроза возрастала.

По собственному опыту я знал: если их гораздо больше, до беды осталось совсем ничего. Многие и многие могут погибнуть в ближайшие дни или даже часы. Хотя три бодэча напугали меня, я порадовался тому, что их не тридцать.