По каждому уже отслужили заупокойную мессу. А весной, хотя хоронить было нечего, на кладбище у леса собирались поставить два могильных камня. Чтобы имена братьев остались бы памятью для тех, кто их знал и любил.
Тело Джона Хайнмана, пусть по нему тоже отслужили мессу, положили в холодильник. С тем чтобы через год, когда его смерть уже не смогут связать со смертями Тимоти и Максуэлла, объявить, что он умер от обширного инфаркта.
Родственников у него не было, за исключением сына, которого он так и не признал. Несмотря на ужас и горе, принесенные Хайнманом аббатству Святого Варфоломея, братья и сестры решили похоронить его на своем кладбище, пусть и в стороне от остальных.
Суперкомпьтерами Хайнмана тут же занялось АНБ, с тем чтобы после изучения на месте увезти их из аббатства. Та же судьба ждала и остальное оборудование, особенно из круглой комнаты, служившей машиной творения.
У братьев и сестер (и у вашего покорного слуги) взяли подписку о неразглашении, и нам всем дали понять, какое суровое наказание ждет тех, кто нарушит данное им слово. Я не думаю, что агенты тревожились из-за братьев и сестер, для которых один лишний обет не имел никакого значения, но вот со мной они провели много времени, красочно объясняя все нюансы процесса, который скрывался за словами «гнить в тюрьме».
Я все равно написал эту рукопись, потому что рукописи — моя психотерапия и форма покаяния. Все равно опубликована она будет после того, как я уйду то ли к вечной благодати, то ли к проклятию, а там меня не достать даже АНБ.
Хотя аббат Бернар не нес никакой ответственности за исследования Джона Хайнмана, между Рождеством и Новым годом он настоял на уходе в отставку.
Он называл подземное убежище Джона Хайнмана aditum — «самая священная часть места поклонения Богу, закрытая для простых верующих, святая святых». Он согласился с ложной идеей, будто к Богу можно прийти через науку, и его это мучило, но угрызения совести вызвало прежде всего другое: он не распознал, что побудительным мотивом Джона Хайнмана была не гордость за гениальность, дарованную Богом, а тщеславие и скрываемая ото всех злость, которые перечеркивали все его достижения.
Грусть окутала аббатство и школу Святого Варфоломея, и я сомневался, что она рассеется даже через год. Поскольку костяные чудовища, прорывавшие оборону второго этажа школы, рассыпались на кубики в момент смерти Джона Хайнмана, как и фигура Смерти, в бою погиб только брат Максуэлл. Но скорбь по Максуэллу, Тимоти и Константину оставалась в каждом из дней монастырской жизни, который проходил без них.
В субботу вечером, через три дня после кризиса, Родион Романович пришел в мои апартаменты в гостевом крыле с двумя бутылками хорошего красного вина, свежим хлебом, сыром, ветчиной и различными деликатесами, в которые он не подсыпал яду.
Бу большую часть этого вечера лежал на моих ногах, словно боялся, что они замерзнут.
На какое-то время заглянул Элвис. Я думал, что он уже ушел в следующий мир, как, похоже, сделал Константин, но Король остался. Тревожился обо мне. Но, подозреваю, для своего ухода он выбирал наиболее драматический момент. А умением выбирать такие моменты он славился и при жизни.
Около полуночи, когда мы сидели за маленьким столиком у окна (у этого самого окна несколькими днями раньше я дожидался первого снега), Родион сказал:
— В понедельник ты можешь уйти, если захочешь. Или останешься?
— Я, возможно, еще вернусь сюда, но сейчас это место не для меня.
— Я уверен, что все братья и сестры, без единого исключения, уверены, что это место всегда будет тебе родным домом. Ты спас их всех, сынок.
— Нет, сэр. Не всех.
— Всех детей. И Тимоти убили через час после того, как ты увидел первого бодэча. Для него ты ничего не смог бы сделать. А вина за смерть Максуэлла лежит скорее на мне, чем на тебе. Если бы я разобрался в ситуации и застрелил Хайнмана раньше, Максуэлл мог остаться в живых.
— Сэр, вы удивительно добры для человека, который готовит людей к смерти.
— В некоторых случаях, знаешь ли, смерть — это добро, проявленное не только к человеку, которого отправляют в мир иной, но и по отношению к людям, которых он мог уничтожить. Когда ты уедешь?