Мы проболтали часа четыре на вечные темы о добре и зле, каре и воздаянии, прописанных в Библии и в материалах пленумов ЦК ВКП(б). Постепенно, отлавливая из мешанины польские словечки и извлекая из памяти обрывки бесед с убитыми воинами Кастуся Калиновского, я полностью перешёл на мову Речи Посополитой. Ах да, ныне она – Польская Республика.
При Стёпе от болтовни с соседями воздержался, чтобы лишние вопросы не вызывать. Может – зря. Когда его вечером сгрузили, он и русский-то не слишком понимал. Оставшиеся на ногах летуны молча облили меня ведром презрения. Не пьёт вместе со всеми, значит – стучит. Или компру копит, это одно и то же. Ничего, впятером упрутся и заявят, что я один бухал, приставал к иностранцам и выбалтывал им военные тайны как последний троцкист. Кому тогда поверят политорганы и ГБ?
В Варшаве наш доблестный комиссар-командир долго и безуспешно совал злотые кассирше, не в состоянии понять, что прямого поезда до Парижа сегодня нет, а лучше ехать в Берлин.
– Что талдычит эта курица? Ниц нема? Нам не к немцам, а в Париж!
Владение местным языком лучше не раскрывать раньше времени. Тут у политкомиссаров нюх заточен. Могу и до Испании не добраться. Шпион, мать твою.
– Таки вам придётся ехать в Берлин, – сказал человек в очереди, уставший ждать. – Ой вей, в нём решительно не хорошо, поверьте старому Хаиму. Но без пересадки в Берлине ви таки не попадёте в Париж.
– Спасибо, товарищ! – успокоился наш маленький фюрер и продолжил моральное насилие над билетёршей.
От обращения "товарищ" старый еврей вздрогнул. Верно, не меньше чем от нацистского окрика "юден!"
До поезда мы слонялись два часа. С первого взгляда заметно, как наша кучка здорово отличается от европейской публики. Мелкие, молодые, комиссар ростом под метр семьдесят пять смотрится старшим братом. На всех одинаковые мешковатые костюмы тусклого тёмно-коричневого цвета из очень плотной ткани, оттого в тёплую сентябрьскую погоду подмышки влажные, их запах конкурирует с "Шипром". А удивлённые взгляды! Парням объяснили, что на вокзалах и по пути они будут созерцать исключительно капиталистов, эксплуататоров угнетаемого рабочего класса, к которому мы летим на выручку. Но горстка буржуев что-то уж слишком велика. Встреченные труженики, как-то продавщица цветов, чистильщик обуви, носильщики, официантки в закусочных и прочие пролетарии одеты хорошо, упитанны, поголовно в кожаных ботинках и туфлях. А главное – нет ни следа неуверенности в завтрашнем дне, так рекламируемой газетами Советского Союза. Наоборот, спокойные, даже какие-то вальяжные. Та же официантка, сними она передник, сольётся с толпой буржуа, вряд ли особо выделяясь.
И тут ядовитой змеёй проскальзывает меж идеологических редутов страшная до колик мысль: а вдруг и другие в толпе у Варшавского вокзала – не буржуазия? Неужели и эксплуатируемые классы тоже прилично живут? Следовательно, не всё, написанное в "Правде", и есть святая правда… Мир, основанный на незыблемых истинах марксизма, рушится на глазах!
Здесь у парней включилась внутренняя цензура, они только таращились на расфуфыренных паненок, господ в жилетках и нарядных ярких детей. Не комментируя вслух. Потом купили мороженное, с непривычки посадив белые плямы на коричневую пиджачную шерсть. Эх, ребята! Вам бы снова в галифе и гимнастёрку. Буржуйский прикид только в тягость.
Берлин вообще вогнал моих спутников в ступор, включая Ванятку. Истерзанная Версальским договором, ограбленная империалистами страна, где трудовой народ продолжают насиловать внутренние капиталисты, поразила чистотой, порядком, изобилием машин и товаров в витринах.
Между тем комиссар не смог билеты купить. Не предусматривалась пересадка в Берлине, а польские злотые в кассе не нужны. Рейхсмарок кот наплакал. Я не выдержал. Даже в древнем Иерусалиме были обменники, столы менял находились прямо в иудейском Храме. Поделился нетленной идеей с нашим главным партайгеноссе, он зыркнул с неприкрытой злобой. Очевидно, ещё в Союзе предупреждён – в группе едет неприятный умник, возомнивший о себе невесть что.
Других идей не появилось, за неимением лучшего вождь воспринял мою. В общем, в отделении Дойчбанка злотые ему поменяли, но курс процентов на двадцать хуже, чем в Варшаве. Странно, конечно, почему поляки свою деньгу больше ценят, нежели гансы. Когда марок не хватило, пунцовый цвет комиссарской морды превратился в сиреневый.
– В Берлине должно быть советское посольство. Обратимся?
Будь у парня "наган", наверняка бы в меня выстрелил.
– Долбаный придурок! Всех умнее? Наша поездка – секретная! Запрещено обращаться! Теперь хоть пешком в Париж!
Когда шестеро субъектов в одинаковых коричневых хламидах носятся у вокзала, орут благим матом и просто матом, это и есть нормальное тайное перемещение советских торговых представителей? А может, так и должно быть. Я не видел других советикусов за рубежом. Проще вопить, нежели в Варшаве включить голову, сразу оплатив дорогу до Берлина и после пересадки до Парижа.
Комиссар принял гениальное решение – успокоиться. Лётчики облюбовали уголок, извлекли заначки из чемодана. Он превратился в стол, на нём порезали останки закуси и разлили. Мне отлегло от души. Сейчас их повяжут полицаи, увидят русские паспорта, дёрнут кого-то из консульства… Отвечать всё равно политруку.
– Какие у нас ещё деньги есть, кроме советских?