«Запомни накрепко! Мастер может вложить силу Рун только в предмет, полностью созданный его руками и в его мастерской. Если это нож, то всё от лезвия до самой последней заклёпки на рукояти должно быть создано или добыто тебе. Иначе руны просто разрушат твоё изделие, обидевшись. Руны — они живые. И всегда понимают, когда ты хочешь их обмануть. Руны лентяев не любят», — в голове у меня всплыли слова мастера Нивела.

— Руны лентяев не любят, — задумчиво пробормотал я, положив на наковальню почти завершённое изделие. — А я не лентяй. Я твой ученик…

Оставалась лишь самая малость. Тот ритуал, который должен вдохнуть в будущий инструмент грозную силу, подчиняющуюся владеющему им.

Оставалось только лишь нанести рунный став.

Положив моё изделие в горн целиком, я обшарил мастерскую в поисках перчаток или рукавиц, но их нигде не оказалось.

— Нет, — неверяще произнёс я вслух. — На это дерьмо я не подписывался.

Перед глазами моментально возникла картина, которую я считал каким-то проявлением магии рунных оружейников. Наковальня, пышущая жаром заготовка и руки мастера без перчаток, выписывающие заострённым резцом рунную вязь…

И в этой мастерской не было ни одних, даже самых завалящих и дырявых рукавиц.

Рунная вязь должна наноситься одним заходом.

Она просто обязана быть законченной до того, как будущее изделие отдаст весь свой жар наковальне, а резец лишь бессильно проскрипит по затвердевшему металлу. Попытка только одна. И если она не удастся — изделие полностью придётся расплавлять и перековывать заново, поскольку руны останутся лишь красивым рисунком.

Колебался я недолго.

Схватив щипцы, я подцепил спою поделку из горна и уложил на наковальню. Сделав полшага назад, чтобы лицо прекратило опалять жаром, тяжело вздохнул. Это нужно было делать, вот только я прекрасно понимал, что руки не успеют начертать ни одной руны, прежде чем прикипят к раскалённой поверхности и прогорят до кости.

«Должен быть какой-то секрет».

Осторожно плюнув на кончик пальца, я быстро прикоснулся к заготовке, воздух вокруг которой искажался в зрительном плане, свидетельствуя о чудовищно высокой температуре. Я ожидал, что раздастся шипение, а я отдёрну руку, чтобы схватить себя за кончик уха, поняв, что мне не удалось.

Шипение раздалось, и руку я отдёрнул, вот только спустя несколько секунд я понял, что подушечка пальца, которой я коснулся изделия — не болела. Там не выскочил волдырь, не пришла «системка» об уроне… Ничего. И это означало только одно.

— Так это же совершенно меняет дело, — прошептал я, сначала касаясь несмелыми движениями, а потом и вовсе положив руки на раскалённый мифрил. — Это меняет всё! — расхохотался я, понимая, что уже ничего мне не сможет помешать закончить свою первую поделку.

Взяв бритвенно-острый резец, я привычным движением полоснул левую ладонь.