– Потому что ты знала, что проиграешь. – Я никогда не ненавидела её так, как она меня, но на этот раз я наконец-то поняла её и испытала то же презрение. Я не думала до этого момента, что во мне существует это чувство. – Он никогда не был твоим, Эсме.
Она казалась безжизненной, её движения были скованными, когда она развернулась идти к себе.
– Но он никогда снова не будет твоим, дорогая сестра.
24 июля 1926 года
Я стала редко писать. Думаю, я больше не хочу рассказывать свою историю. Моя история – моя жизнь – без него не имеет особого смысла. Сегодня моё первое вечернее выступление после перерыва. Я знаю, что выгляжу не очень хорошо, но все настаивают, что это не так.
В последнюю неделю февраля у меня начались схватки. Я мучилась два дня. По взглядам мадам Плутар, которая помогала мне всем, чем могла, и даже отца я заключила, что прогнозы плохие. Все собирались по углам и говорили приглушённым голосом. К этому моменту меня уже не волновало, умру я или нет. На самом деле, думаю, я предпочла бы умереть. Боль была ужаснее всего, что я испытывала прежде, как будто меня разрывало надвое. В рождении этого ребёнка было что-то особенное. Пока он рос внутри меня, я чувствовала, как моя собственная сущность истощается. Это дитя стало очень сильным, но оно ослабило меня. Сквозь затуманенное сознание я попросила позвать Сильви. Она выглядела живой и свежей в своём белом костюме. В противоположность ей я, насквозь мокрая от пота, сидела в луже собственной мочи.
– Пообещай мне забрать отсюда моего ребёнка, если я умру.
– Ты не…
Но её лицо было как открытая книга. Я ясно видела её напряжённые веки и знала, что она лжёт. Я точно так же лгала Эмилю месяцы назад. Я достаточно хорошо знала эту ложь. Я не боюсь смерти. Я не знаю, куда уходит после наша порода, камбионы, но я надеюсь, что окажусь где-нибудь рядом с Эмилем. Я бы очень хотела увидеть его снова.
– Если я умру, а мой ребёнок выживет, ты должна пообещать, что не позволишь
– Я обещаю.
Но я выжила. И моя дочь тоже. Я дала ей имя Марго, так звали мать Эмиля. Она была прекрасным ребёнком: резвая, розовая, здоровая и крикливая.
Всё это постепенно подводит меня к нынешнему вечеру. Сильви только что ушла из моей гримёрки, она снова тревожится обо мне. Я убедила её, что летать для меня так же естественно, как дышать, но не упомянула, что даже это после родов даётся мне с трудом. Иногда мне приходится присесть отдохнуть на пути к карусели. Доро поставил для меня скамейку. Он не обозначал этого прямо, но скамейка появилась точно в том месте, где я чаще всего прислонялась к стене у всех на виду.
На прошлой неделе перед уходом из гримёрки Сильви от двери обернулась ко мне.
– Я тебе соврала.
– О чём?
– Ты спросила, когда я в тебя влюбилась. Я сказала, что в тот день, когда ты рисовала меня, но это неправда. Это случилось в первый день, когда ты карабкалась по лестнице к трапеции. Ты падала снова и снова, и в тебе была такая решимость, какой я никогда раньше не замечала. И что-то изменилось. Я не знаю… это не имеет значения, наверное.
Но это имело значение. Она полюбила меня по-настоящему, но в этом смысле я не могла ответить ей взаимностью, и это разбивало мне сердце.
Я сегодня ужасно уставшая и немного рассеянная. Это продолжается с рождения Марго, но сегодня я ожидаю снова ощутить приятное покалывание от полёта, как прежде. Мой костюм готов и ждёт меня, висит на завешенном зеркале. Я хочу снять с него покрывало, но тогда жалкое существо, которое запер в нём Отец, будет пялиться на меня. Я нерешительно отдёргиваю ткань. К моему удивлению, там не одно существо, а два, и они мне знакомы.
По пути на арену я гадаю, кого Отец сегодня пригласил в качестве публики. Он снова начал рассылать билеты, думая, что всё вернётся на круги своя.