Встряска пошла моему организму на пользу — вытряхнула сладкую дурь. Очнулся. Стою на коленях, прямо передо мной валяется один из медбратьев, чуть в стороне от его чистокожей башки — белая шапочка. Лица его не видать, только затылок с бляшкой фидера, а из бляшки торчит хлыст. Антенна. С мозгами моими не всё в порядке было, точно вам говорю. Иначе как объяснить, почему мне захотелось свинтить с фидера антенну и разглядеть получше. Потянулся я к ней — рука заболела. Потом вспомнил о втором амбале. Он-то куда делся? Поздно вспомнил.

Что-то сдавило шею, меня сунули лицом в тёплое и шершавое, чуть не сломав нос; так наступили на спину, что перехватило дыхание, и принялись выворачивать руки. Больно же! Кажется, я заорал, но не от боли, а просто сообразил: тёплое и шершавое — это спина того чистокожего, об него мне плющат нос, к нему прижимают так, что ни охнуть, ни вздохнуть. Крик, конечно, не получился. Через какое-то время я понял, что снова могу дышать, открыл глаза и успел заметить, как мелькнули справа и слева распахнутые двери машины. Рывком надвинулся ребристый пол, я услышал грохот и крик, меня садануло в лоб и по коленям. Но только лишь когда хлопнули двери и стало темнее, я осознал: кричал я сам, именно у меня под щекой ребристый грязный пол, значит, не кого-нибудь, а меня, Андрея Нетребко, швырнули в фургон, как куль с песком.

Думаете, я попробовал вырваться, двери высадить? Не угадали. Говорю вам, крышу мне сорвало, сто процентов. Сел на пол, прислонился боком к жёсткой кушетке и давай крыть матом, но только не санитаров, до них ещё не дошла очередь, а девку оранжевую, за то, что затащила меня в палатку. Палатке тоже досталось, но мимоходом. Главным образом моё выступление затрагивало вопрос происхождения девицы в оранжевом, разные стороны её внешности и внутренностей. Помянуты были также её душевные качества и сиськи. Я подробно помню, о чём именно вопил, но пересказывать не буду.

Накричавшись, я обнаружил, что стою на коленях у перегородки между кабиной и салоном, вцепившись в частую стальную решётку. За решёткой — пустые кресла: водительское и пассажирское. Машина, судя по виду панели, — электрокар с управлением для чипанутого водителя. Мне уже приходилось видеть такое — ни руля, ни педалей. Если вдуматься, чипанутому они не нужны, даже мешали бы.

Я не знаю лучшего средства для отрезвления, чем холодные прутья решётки между пальцами. Мне оно тогда помогло. Я подёргал решётку, больше для порядка, чем из желания сломать, справа звучно щёлкнуло, но не мои потуги были тому виной, просто открылась пассажирская дверь. В лицо дунуло прохладой, и вдруг над спинкой сиденья возникла блестящая лысина с хлястиком. Машину качнуло, в кабину сунулась ещё одна лысина, и я услышал недовольное хрипловатое ворчание:

— Говорил тебе, не суйся под руку. Энтузиаст. Таскай тебя теперь.

Одна из лысин, поворочавшись, утвердилась над спинкой кресла и прижалась к решётке, вторая скрылась. Стукнула дверь.

Пока я тупо разглядывал хвост антенны чипанутого энтузиаста, просунутый между прутьями, снова щёлкнул замок, на этот раз слева. Машина опять присела на амортизаторах, и тот же хриплый голос проговорил с ещё большим раздражением:

— И ещё я тебе говорил, проверь парализатор. На тебя, дурака, заряда хватило, а этого как? Брыкается же гадёныш мохнатый, мне халат порвал.

Это он обо мне, думаю. Меня гадёнышем назвал. Я, значит, брыкаюсь.

Чувствую, сейчас меня переклинит, опять наломаю дров. Но медбрат на меня ноль внимания, устраивается в кабине и чем-то там щёлкает на панели, бурча под нос:

— Тебе ничего, а мне теперь борт вести. А я в этом деле, как ты в анестезии. Что тут ещё врубить нужно, чтоб радар видеть?

— Долбозавр дятлоголовый, — говорю ему я. От ненависти меня таращит не по-детски. — Не умеешь — не берись. Таких как ты, ламеров, к машине близко подпускать нельзя.

— Мохнатым слова не давали, — отозвался санитар и — шарах! — кулаком в решётку. Я отшатнулся, но больше от неожиданности. Попало не мне, а его приятелю, аж голова дёрнулась, только тому это было глубоко по фидеру, потому как всё равно без чувств. «И я вот так же мог валяться, если б не кончился заряд в парализаторе», — подумалось мне, и тут я додумался наконец, что пора бы попробовать выбраться из машины. Бросился к дверям, задёргал ручку.

— Да, обезьянка мохноголовая, попрыгай там, можешь даже побиться своим безмозглым кокосом об двери, — злорадно бросил через плечо чистокожий.

— Выпустите меня! — кричу. — Яйцеголовые твари! Вы не имеете права! По конституции…

— О! — слышу в ответ. — Ты понял, Нил, какие эта мартышка слова знает? Конституция!

Меня как холодным душем окатило. По тону понятно, чихать они хотели на мои права. Я бросил ручку двери и кинулся к решётке. И тут же услышал, как заныл двигатель. Электрокар дёрнулся, меня бросило на пол. Ползать на четвереньках стрёмно, но мне уже было всё равно, как я выгляжу. Куда они меня везут? Зачем?

— Что вы хотите со мной сделать? — спросил я, цепляясь за решётку. Машина шла по узкой дороге, петлявшей между островками чахлой зелени, и резко поворачивала то вправо, то влево.

— Не мы хотим! — фыркнул водитель. — Ты сам мечтаешь о срочной чип-модификации.