В конце дня, иссушенный жарой, Джарвис заехал к Аль Метцеру, чтобы купить себе ледяного рутбира. Они немного поболтали, лавочник истекал крупным потом (он стал таким толстым, что Джарвис удивлялся, как это он еще жив), затем шериф перешел улицу и сел в тени на скамейку перед своим офисом. Итог первых допросов однозначный: Йона Петерсена ненавидели все, он пребывал в ссоре с большинством семей в городе, но этого недостаточно, чтобы сделать из них убийц. Должна быть веская причина, чтобы подняться на холм и практически оторвать ему голову, скрутив ее на сторону. А самую очевидную причину назвал его собственный сын: Йон, похоже, питал слабость к молоденьким девушкам. Для такого ответственного человека, как Джарвис, это было столь же страшно, сколь невыносимо. Как подобный стервятник мог процветать во вверенном ему округе, а он даже не подозревал об этом! Вдобавок Йон Петерсен! Джарвис осыпал себя упреками. Он вспомнил, что как-то раз Джилл сказала ему про одну из мамаш, та не раз видела околачивавшегося у школы Йона Петерсена и боялась, что он продает школьникам наркотики, но Джарвис не придал этому значения, полагая, что Петерсен, конечно, мерзкий тип, но не похож на дилера, а еще меньше — на человека со связями. Господи, ведь он же видел бездонный взгляд этого мерзавца, когда тот был еще мальчишкой, уже тогда от него пробирала дрожь! Как он мог допустить, чтобы Йон вырос в тени Карсон Миллса, как не подумал о том, что с годами тот станет еще хуже? Какой дьявольский оптимизм повлиял на него, какой шериф мог похвастаться тем, что защищает своих сограждан, будучи последним из гуманистов? Возможно, он единственный на весь округ, кто носит сапоги и стетсон, но ни одного ствола на поясе, и даже в бардачке своего автомобиля! И это он, он, шериф!
Джарвис выпил половину бутылки рутбира и успокоился. Надо вести расследование в этом направлении. Отец девочки, подвергшейся нападению Йона Петерсена, возможно, предпочел сам осуществить правосудие, вместо того, чтобы обращаться к слепому представителю закона. А если это именно так? Что сделает Джарвис, если обнаружит, что один из тех бравых парней, кого он каждый день встречал на улице, внезапно разъярился, узнав об изнасиловании дочери? Арестует ли он его, чтобы отправить в суд Вичиты, где его станут судить незнакомые люди, которые ничего не знают о его жизни, о том, что он хороший отец семейства, верный друг, честный работник? Джарвис погладил седые усы. Всему свое время, подумал он. Час решения вопросов личной этики еще не настал, сейчас важно найти истину.
Он прикончил бутылку, но остался сидеть. Что-то еще не давало ему покоя. Призрачная мысль, порхавшая на обочине его сознания. По поводу того, что рассказал мальчик, Райли. Джарвис силился вспомнить, но в голову ничего не приходило. Когда ребенок об этом упомянул, он сразу насторожился, но деталь, упомянутая Райли, быстро изгладилась дальнейшим его рассказом, подобно написанному на песке слову, смытому вскоре прибоем. И пока молочная пена памяти возвращалась в открытое море, Джарвис исследовал берег своих воспоминаний, пытаясь прочесть там нужное слово, от которого остались лишь бороздки и колечки, начертанные круглым детским почерком. Ничего не поделаешь. И тем не менее он был именно здесь, исчезающий отпечаток слова, ставшего нечитаемым. Как все же бесит эта неумолимая старость!
Через пять минут Джарвис, отчаявшись, сдался. Бросив пустую бутылку в мусорный ящик на тротуаре, поскрипывая больными суставами, он пошел к себе в офис. Сначала он попытался восстановить генеалогическое древо Петерсенов и подчеркнул два имени: Ракель и Ханна. Ингмар мертв, и хотя его труп так и не всплыл в Слейт Крик, никаких сомнений не оставалось, что все это время кости вспыльчивого фермера кисли где-нибудь под илистыми речными наносами. Оставались две женщины, тетки Йона, одна из которых, прежде чем уехать из штата, вышла замуж за одного из сыновей Дикенера, а другая напоминала гарпию, выскакивавшую из своего укрытия в тот момент, когда ее меньше всего ждали. Были ли у них веские причины иметь на него зуб? Что касается первой, то в это, похоже, трудно поверить, она уже много лет не появлялась в округе. Что касается другой, Ракель, шептались, что после смерти старого Ингмара Йон выставил ее за дверь, избив и, по сути, ограбив. Это вполне могло считаться мотивом, хотя Джарвису и не верилось. Но ее надо отыскать — хотя бы послушать, что она скажет.
В этот вечер Джарвис, сидя на крыльце дома под просительным взглядом Санни, поужинал тунцом в томате, даже не вынимая его из банки, а потом оба товарища, пользуясь вечерней прохладой, отправились на прогулку вдоль рядов кукурузы. Вернувшись, Джарвис застыл перед пачкой Пэлл Мэлл, гордо возлежавшей на подоконнике при входе, и непонятно, шла ли речь о каком-то фетише или о провокации. После смерти Рози он едва не вернулся к своим старым привычкам курильщика, однако сдержался. Ради нее он не имел права. Тогда-то он и положил здесь пачку сигарет и с тех пор каждый день проходил мимо, чтобы проверить силу своей воли, а, главное, жизнеспособность своей любви. Он знал, что в тот день, когда он возьмет хотя бы одну сигарету, это будет означать, что Рози ушла уже очень давно, и настало время отправиться вслед за ней.
Когда Санни свернулся клубочком у себя в ивовой корзине, где на дне лежала мягкая подушка, которую Джарвис стирал каждую неделю, шериф понял знак. Он тоже поднялся к себе, прочитал несколько страниц Джеймса Крамли и погасил свет.
Ночью дом поскрипывал, его деревянные кости наконец-то остывали, а каркас, основательно расширившийся за день, начинал сжиматься. То же самое и с мягкой черепицей, очень горячей днем и медленно, подобно мягкому каучуку, остывающей под светом звезд. Дверь тихо скрипнула, возможно, задетая ночным сквозняком, который трепал рубашку, небрежно сброшенную Джарвисом перед сном, и внезапно у края кровати возник силуэт Рози. Склонившись над ломким в костях телом мужа, она натянула простыню, прикрыв его до плеч, и старик свернулся клубочком словно дитя. Рози погладила его по голове и поцеловала в висок с такой нежностью, на какую способна только супруга, угадывающая настроение мужа пять десятков лет. Это уже не любовь, это чувство более высокое, космическое, когда две души настолько слились, что разделяет их только преграда из их тел. Прошептав ему памятные слова любви, тень растаяла, оставив после себя мерцающие серебристые завитки, сквозь которые задумчиво смотрела луна.
Приподнявшись на локтях, Джарвис, растерянно озираясь, пребывал в состоянии блаженства, сердце его трепетало, и он не сразу понял, что все, привидевшееся ему, совершенно нереально. К горлу подступил ком, взгляд затуманился печалью, и шериф откинулся на подушку. Внезапно вспомнив всю сцену, он резко выпрямился.
В его сне жена гладила его по голове, но в другой руке она держала цветок.
Мак.
29
Прошла целая жизнь, прежде чем солнце, наконец, соблаговолило встать.
Джарвис пришел к себе в офис, когда город еще спал сном праведника. Он перерыл все архивы, пока не нашел дело почти двадцатилетней давности об изнасиловании маленькой Луизы Мэки, затем он решил посмотреть свои заметки по делу Эзры Монро, также предположительно ставшей жертвой сексуального насилия. Он прочел несколько страниц, и долго раздумывал, прежде чем снова нырнуть в длинную комнату, заставленную слегка заплесневелыми картонными коробками, чтобы выкопать еще более толстую, чем предыдущие, папку с делом об убийстве Терезы Тернпайк. Он всегда был убежден, что эти три дела связаны между собой. Слишком похожи, чтобы между ними не существовало связи. Особенно в таком обычно столь мирном городке, как Карсон Миллс.
Во сне, увиденном Джарвисом, прозрачная фигура жены заставила всплыть из подсознания то, что неотступно преследовало его накануне и исходило от маленького Райли. Мальчик говорил о маках, и среди ночи его слова будто бы взорвались в мозгу Джарвиса, еще не ослабевшем от старости, которая так расстраивала шерифа. В свое время он не увидел в этом цветке улики, существенной для своего расследования, хотя часто вспоминал о засушенном маке, подобранном под окном Луизы Мэки. Сначала он подумал, что девушка сама бросила его туда, и только потом спросил у нее. Но никто в семье не понял, о чем он говорил. Тогда он задался вопросом, мог ли насильник потерять его, перелезая через подоконник, но даже в этом случае простой засушенный мак вряд ли мог бы помочь добраться до преступника, и Джарвис отбросил эту зацепку. Ему никогда не приходило в голову, что цветок мог быть своего рода подписью. В каком-то журнале он читал, как убийца-рецидивист, совершивший не одно преступление, испытывал потребность подписывать свои преступления по примеру художников, оставляющих автографы на своих полотнах. Йон Петерсен изнасиловал Луизу Мэки и по какой-то причине, свидетельствовавшей об одержимости этого сексуального извращенца, позаботился засушить мак между страницами книги, чтобы отметить печатью своего присутствия место совершения насилия. Джарвис ругал себя за небрежное обследование владений Монро: он сделал обход, проверил двери, но не зная, что искать, не увидел ничего примечательного. А оно находилось там, все эти годы, у него под носом, а он ничего не заметил.
Пересмотр материалов всех трех дел в свете того, что он узнал теперь, к сожалению, не принес дополнительной информации. Йон Петерсен, без сомнения, изнасиловал этих двух девушек, а возможно, и других, но в том, что касается убийства Терезы Тернпайк, в отчете об осмотре местности ничто не указывало на наличие мака. К тому же, Джарвис не видел, какая связь могла существовать между библиотекаршей, двумя девочками-подростками и Йоном Петерсеном. Кроме того, что для всех школьников того времени Тереза олицетворяла доверие. Они верили ей, она могла их выслушать, а иногда и все уладить. Неужели Йон Петерсен забил ее до смерти, желая остановить, чтобы она не предупредила власти? Но в таком случае как он узнал, что Луиза или Эзра доверились Терезе? Неужели он выслеживал их, словно хищник, шпионил за каждым их движением, за каждым шагом? Неужели он так запугал их, что они решились говорить? В то время Йону исполнилось пятнадцать, но он уже был способен на худшее. Серийный насильник и, вероятно, убийца. В ярости он мог забить несчастную библиотекаршу своими тяжелыми кулаками до потери сознания. Это вполне правдоподобно, Тайлер Клоусон мог засвидетельствовать. А затем курить сигарету за сигаретой, разглядывая ее труп… Однако Джарвис проверил, Йон курил другую марку, отличную от тех окурков, что нашли рядом с трупом библиотекарши, но разве это может служить ему оправданием? В свои пятнадцать Йон Петерсен наверняка курил то, что под руку попадется. Гордился ли он тем, что совершил? Не это ли убийство привило ему вкус к насилию? Следовало ли усматривать в Терезе Тернпайк отправную точку в мерзкой роковой фреске, ставшей вехой в зловещей хронологии Йона Петерсена, вплоть до его апофеоза: его собственной смерти, убийства, которым кольцо замкнулось?
В восемь часов Джарвис наконец сумел дозвониться до агента ФБР из филиала в Вичите, но тот переадресовал его в бюро Канзас-Сити, где можно было получить информацию напрямую. И там Джарвис, исполненный надежды, изложил свое дело.
— Так чего же вы конкретно ищете, любезный? — повторил агент Харпер снисходительным тоном, чем в высшей степени обозлил Джарвиса.
— Хочу узнать, были ли случаи сексуальной агрессии за двадцать, или даже двадцать пять последних лет, а может, даже и убийства, когда преступник вместо подписи оставлял на месте преступления цветок мака. Я не могу обзванивать каждый округ, один за другим, и просить их прошерстить все их архивы, мне рассмеются в лицо, а у меня это займет все оставшиеся мне годы.
— Но почему вы звоните нам?
— А разве картотека ФБР собирается не для этого? Разве у вас нет централизованного хранения материалов всех уголовных дел?