— Папа! — позвал мужской голос.
Старик обернулся и сердито посмотрел на того, кто помешал ему, но в ту же минуту ему захотелось поделиться (в какой раз!) своей радостью, и он потянул сына за рукав поближе к гладиолусу.
— Посмотри, Николай, посмотри! Растет и растет! Молодец! А каким он будет, когда зацветет…
— Папа, война началась, — осторожно прервал его сын.
Но старик или не дослышал, или не понял всей значимости страшного известия.
— Вынес стужу! И виноград будет расти у нас, Коленька, обязательно будет. Мы эту неженку закалим, а то избаловали его на юге.
— Папа, война! — нетерпеливо повторил сын.
— Какая там еще война? — старик недоверчиво посмотрел на него.
— Немцы сегодня напали.
Старик нервно потирал глаза.
— Немцы? Если немцы… Боже мой!.. Это плохо, сынок, очень плохо! Война будет трудная!..
Он стоял у своего «триумфа» и смотрел поверх крепостной стены, где голубело июньское небо. Солнце полыхало над головой нестерпимо жарко. Казалось, что оно, еще не занавешенное пороховыми дымами, хотело отдать людям всю свою благодать — свет и тепло.
Посторонний человек мог подумать, что Шелонск жил своей размеренной, спокойной жизнью. В садах женщины собирали ранние сорта яблок. Девочки все еще по привычке украшали головы венками из ярких васильков. Старики, выбрав на реке тихую заводь, закидывали удочки. На липах и каштанах на разные лады распевали птицы (Шелонск всегда славился лесными певчими).
Но в городе не было спокойно.
Соловьиные трели глушились далекими громовыми раскатами. Шелонцы останавливались и прислушивались к этому грохоту, и, чем он был отчетливее, тем обеспокоеннее становились люди.
«Неужели они придут? Неужели их пустят? — думал, покачивая головой, Петр Петрович. — Нет, нет!» А потом в душу против его воли вкрадывалось сомнение: «Все может быть, все возможно». И чтобы не думать о самом тяжком, Петр Петрович Калачников принимался за работу. В саду появлялись грядки, которые ему не были нужны: их Калачников рыл для того, чтобы убить время.
Война с каждым днем приближалась к тихому зеленому городку, в котором два месяца назад Петр Петрович отметил свое шестидесятилетие. Всю жизнь он был сугубо штатским человеком, хотя многие утверждали, что его подвижность, тщедушная фигурка и взлохмаченный хохолок редких волос напоминают полководца Александра Васильевича Суворова. Впрочем, многие находили в нем сходство с Иваном Владимировичем Мичуриным. Старику это льстило. У Мичурина за свою жизнь он побывал несколько раз. И всегда возвращался к себе в Шелонск с новыми мыслями, со смелыми идеями. Из любителя-садовода он стал селекционером-оригинатором. Сам Иван Владимирович хвалил выведенные им новые сорта яблонь и груш. Нравились Мичурину и цветы, улучшенные его учеником. Калачников преклонялся перед Мичуриным и его помыслами. «Пусть каждый человек посадит и вырастит по одному дереву, — говорил не раз Мичурин, — и мы будем иметь в нашей стране около двухсот миллионов новых плодовых деревьев. Мы разрешим проблему питания, пейзажа, климата. Украшением природы мы смягчим и облагородим характеры и нравы. Мы поможем вырастить человека возвышенного, любящего все чистое и прекрасное на свете». И Петр Петрович старался выполнить эту заповедь. Он настаивал, чтобы в колхозе, насчитывающем триста душ населения, было высажено минимум шестьсот деревьев. Зимой он читал лекции садоводам, колхозным бригадирам, председателям колхозов, а летом трясся на своей незаменимой таратайке, развозя семена и черенки, инструктируя, как нужно делать прививки и опыление. И если случалось, что в очередной свой рейс он замечал засохшие саженцы, горе было председателю колхоза! Калачников ругал его при колхозниках. Затем тащил с собой в сельский совет. Потом отчитывал на районных совещаниях и в районной газете «Шелонская правда». Но на старика никто не сердился: знали, что он до самозабвения любит природу и болезнь дерева переносит как свою собственную.
Не любитель отвлеченных, далеких от жизни теорий, Петр Петрович в своем саду, своей практикой подтвердил, что природа благотворно влияет на перевоспитание человека. Лет восемь назад он писал Мичурину:
«Вы правы, Иван Владимирович, человек не может быть безучастным к красоте природы. Даже испорченная натура «сдает». После разговора с вами я взял к себе в сад хулигана-воришку, который побывал во многих детских домах и колониях. Я посвятил его в тайны гибридизации, метода ментора, аблактировки. Я рассказал ему о чудесах, которые совершаете вы у себя в Козлове. Я говорил ему, что наше дело очень трудное, что человек слабовольный отшатнется от него после первых же неудач. Конечно, я не мог охранять озорника, как это делали в трудовой колонии, я загружал его работой так, что ему некогда было подумать о недавних «приключениях». И дурь с него словно рукой сняло. Посмотрите теперь на него, этого мальчика, — красивого, умного, впечатлительного, мечтающего о том, о чем и мы с вами. Он теперь настоящий Человек и будет, верю в это, до конца таким!»
Петр Петрович смотрел на деревья и не мог представить, что усеянная яблоками шафран-китайка или ярко-красный пепин шафранный, молодые по возрасту, упадут, подкошенные осколками снарядов. Он снял свою помятую шляпу, повесил ее на сучок дерева и задумался. Он вывел немного новых сортов — десятка полтора фруктовых деревьев, кустарников и цветов. Но многие тайны в природе уже были раскрыты, гибридизация продвигалась все успешнее, и Петр Петрович верил, что до конца своей жизни он еще успеет создать немало новых сортов — хорошую память оставит о себе у людей.