Утро вставало над Симбирским острогом. Истошно кричали петухи…

Кудрявый мальчик спросонок потянулся ручонкой, и — горе! Опрокинул папенькину любимую голубую чашку. Хотел заплакать — но понял, что слезами горю не помочь, и воровато сгрёб осколки в карман…

Дом смотрителя народных училищ Ильи Ульянова располагался по-над Волгой-рекой, как раз напротив тюрьмы. Отцу, записному либералу и поборнику общечеловеческих ценностей, такое соседство было вдвойне тягостно — да куда денешься при копеечном жаловании, коли жена повадилась метать потомство, как икру. Тут ещё эта двойня некстати… Предупреждали же добрые люди, что еврейки плодущи… Польстился на тёплое местечко в провинции за женитьбу на гулящей — теперь терпи, калмык…

Окрутили его с беременной Мари Бланк в Петербурге силком — чин из Третьего отделения шепнул, что бастард ожидается высочайших кровей, чуть ли не от самого Цесаревича… Главное — чтобы тс-с!! Илье Николаевичу после скандала с мальчиками выбор был невелик — или женись на опозоренной фрейлине, или в Анадырь на вечное поселение. Всевышний подкузьмил — не вышел Илья по женской части… Родись веком позже — блистать бы ему на гей-парадах на Невском, а так…

Первенца в семье Ульяновых нарекли по биологическому отцу — Сашенькой.

Тяжела судьба меньшинств в империи — никакой тебе политкорректности… Смотритель народных училищ проводил бòльшую часть времени в разъездах по округу, подальше от злых языков уездных моралистов, поближе к нежному юношеству. А воспитанием детей занималась вечно пьяная гувернантка Кашкадамова — наперсница Машенькиных утех.

Старший сын Александр вырос в результате угрюмым умником — зачем-то усердно зубрил химию азотистых соединений и тайком вешал кошек за сараем. Кудрявый Володенька же, напротив, отличался ангельским нравом и какой-то патологической совестливостью. (О страшной тайне близнецов не знал никто, кроме матери и её деда — скандального житомирского хасида Сруля Мошковича Бланка, о коем речь впереди).

Вот и сейчас: всем за завтраком с первой минуты было ясно, что Вовочка прячет глазки неспроста, явно нашкодил. Но шестилетний кудряш, так и не сознавшись, выбежал из-за стола без сладкого и ушмыгнул в ежевику — рыдать. Первенец Александр (домашняя кличка «Цесаревич») пустил ему в спину надкусанным яблоком, за что тут же огрёб от Кашкадамовой ложкой по лбу и похотливо осклабился, нащупывая её туфлю под столом. Та разом сомлела — гадость, а приятно…

Маленький Володя, скрывшись в зеленях, достал из кармана голубой черепок и принялся, всхлипывая, рыть в чернозёме ямку — похоронить следы своего невинного преступления. Тут, как назло, каторжных вывели на тюремный двор… Грянула окрест старинная, по слухам, авторства чуть ли не самого Стеньки Разина, плясовая:

— Из-за лесу из-за тёмного… — вывел разбитый тенорок запевалы.

Привезли хуя огромного! — ответил хриплый хор каторжан.

— Привезли его на семерых волах…

— Он, бедняга, был закован в кандалах… — песня крепла, разливалась над бескрайней Волгой-матушкой:

— Бабёнки, девчонки бегут:

— Ой, куды тако сокровище везут!

Маленький Вовочка, заткнув со стыда уши, кинулся бежать вниз по горбатому спуску, не в силах вынести грубой правды русского шансона… Тут и был схвачен за шиворот мужчиной в длинном плаще с капюшоном, внезапно возникшим из зарослей бузины. За спиной незнакомца зловеще маячила фигура молодой тётеньки с пыльным мешком.

— Фамилия?

— Ульянов… — моргая честными глазёнками, рапортовал малыш в матроске.

— Владимир Ильич? — на всякий случай уточнил небритый.

— Голубую чашку разбил я! — захныкал кудрявый младенец (копия барельефа на октябрятской звёздочке)… — По нечаянности! Умоляю, не говорите папà! Сам во всём признаюсь, пусть только боженька вернёт его в семью и отвратит от плохого…