— Это хорошо, Катюша. Только будь честной, непредвзятой в своих репортажах. Холуев хватает везде. Особенно у нас в Европе, не говоря уж о Соединенных Штатах. Заполитизировались дальше некуда. Лгут, не моргнув глазом, заставляя весь мир верить в их шизофренические бредни. А кто против, тех объявляют врагом демократии, и там с помощью военного переворота устанавливают свои режимы или создают невыносимые экономические условия. Вот такие вот дела, Катюша у нас на Западе и за океаном. Ладно. Что-то я много тебе лишнего наговорил. Иди помоги подняться Николет. Надо уходить. Скоро поминальный обед.

— Франц! Подожди! — вдруг кто-то из-за спины окликнул его четким уверенным голосом, когда девушка ушла к могилам. — Я еще не возложил цветы. Я очень долго искал этой встречи с тобой.

Слова были произнесены на немецком языке. Никто, кроме престарелого Ольбрихта, не понял их и не услышал.

Ольбрихт вздрогнул от неожиданности, сразу попав под магическую силу голоса. Голос показался ему очень знакомым, даже до боли в сердце родным и близким. Но он не мог понять, кто его позвал. Где он слышал этот голос? Через несколько секунд из глубин памяти стали всплывать фразы, которые он слышал давным-давно, почти в нереальном мире, произнесенные чуть насмешливым, ироничным тоном и, как он вспомнил, исходившие тогда из правого полушария мозга.

Ольбрихт застыл на месте, он окаменел в позе старца, опирающегося на посох. Он узнал этот голос: требовательный, убедительный, иногда шутливый, который обосновался в нем в последний год войны. Не поворачиваясь назад, боясь вспугнуть незнакомца, он непослушным, деревянным языком неуверенно произнес:

— Клаус?.. Это ты?..

— Да, это я, Франц. Клаус Виттман. Твой двойник.

Лицо Ольбрихта покрылось холодным потом. Он побледнел. У него сильнее прежнего от волнения защемило сердце. Оно готово было выскочить из груди.

— …Я не помню, Клаус, где и когда ты пропал? — Ольбрихт заговорил медленно, пытаясь справиться с дрожью в голосе, продолжая стоять спиной к незнакомцу. — Сколько лет мы не слышали друг друга?

— Еще бы, Франц! — воскликнул довольный друг. Он понял, что его узнали. — Мы были вместе всего один год. Я вернулся в свое время. Для тебя же прошло шестьдесят шесть лет после ожесточенного боя на аэродроме. Мы тогда выполняли операцию Сталина «Бельгийский капкан» по ликвидации вашего фюрера, выступавшего в Бастони перед солдатами. Когда при согласии русских надрали холку американцам. Ты это помнишь?

Ольбрихт молчал, задумался…

— Когда тебя тяжело ранили и твои русские друзья успели втолкнуть нас с вонючим фюрером в самолет, тогда же погиб старший офицер Смерша, получив порцию свинца то ли от янки, то ли от наци. Все тогда охотились за нами. Ты это помнишь, рейнджер? Уже в России, в Москве, на операционном столе ты впал в кому, там мы и расстались.

— Клаус! Когда это все началось?

— 13 декабря 1944 года. Мы изменили тогда ход истории на три дня.

— Всего лишь на три дня?.. — прошептал старый Ольбрихт. С его глаз скатывались слезы. Он вспомнил вдруг до мельчайших подробностей, до мельчайших деталей то, что, казалось, стерлось навечно из его памяти. Он вспомнил то ужасное военное время. Те страдания и муки, которые пришлось пережить. Но он был тогда молод и полон сил. Воспоминания магнитом потянули его в прошлую жизнь. Он боялся повернуться к другу, боялся, что тот пропадет уже навсегда, что это просто у него галлюцинации от пребывания на солнце на кладбище Кокад.

— Да, ровно на три дня, и мир стал другим… — утвердительно произнес незнакомец.

— Мир стал другим… — шепотом повторил Ольбрихт. Какая-то сила заставила его оглянуться назад. Он не мог больше сопротивляться своим желаниям, быть истуканом, не двигаться. Он страстно захотел увидеть вживую двойника.

— Здравствуй, брат! — в слезах прохрипел старый Ольбрихт и повернулся к другу.

— Здравствуй, брат! — воскликнул Клаус и первым сделал шаг навстречу…