— Вы ведь знаете положения закона, Пола. Если они требуют объяснить причины ареста, мы обязаны это сделать.

— Но разве вы не могли назвать прежние мотивы, шеф? А уж потом, во время допроса, ошарашить его?

Кэрол остановилась и задумчиво посмотрела на Полу:

— Вы считаете, что я дала слабину, не так ли?

— Я не… — испуганно стала оправдываться та.

— Уступка — еще не признак слабости, Пола. Держать снимок в тайне не было никакого смысла. Я знаю, как работает Скотт. Александер просто ушел бы с допроса, не сказав ни слова. Теперь же она, возможно, увидит в этом нашу готовность к сделке. — Кэрол двинулась дальше, ощущая напряжение в плечах. Возможно, ее подчиненные доверяют ей не в той мере, как ей казалось.

Он долго спит. Просыпается только в полдень и даже тогда с трудом поднимает веки. Он чувствует себя так, словно кто-то нашпиговал его мозги валиумом: в голове какая-то муть, он не сразу соображает, где находится. Лишь потом до него доходит, что он дома, в своей постели, лежит, свернувшись калачиком, как ребенок. Правда, в это утро внутри его тела живет уже совсем другой человек.

Он больше не тот недоделанный ханурик, над которым все смеются. Он выполнил приказ. Выполнил в точности так, как надо. Так, как велел ему Голос. И получил вознаграждение — деньги. Хоть и объяснял, что старался не ради них. Не деньги позволяют ему испытывать удовлетворение, а то, что Голос его хвалит. Да еще понимание, что он сделал такое, на что вряд ли решится кто-либо другой. Нечто особенное.

Слава богу, он сумел скрыть, что испытывал в действительности, когда дошел до главного момента. До этого были восторг, возбуждение — до такой степени, что он едва не кончил в штаны, как подросток. Но когда дошло до главного, когда ему пришлось совать в нее ту штуку снова и снова, у него все опало. Остались лишь кровь, испуг и ужас. В самом конце ему было совсем не до восторга. Его сменили печаль и ощущение нечистоты, грязи.

Однако Голос этого не знает. Голос знает, что он сделал то, что от него требовалось, и сделал правильно.

Окончательно проснувшись, он ощущает волнение в крови. Гордость и одновременно страх. Теперь его будут искать. Голос обещал, что все будет хорошо. А вдруг… вдруг Голос ошибся?

Может, Голос не такой умный, как ему казалось?

Том Стори смотрел в окно. Листья срывались с деревьев и кружились на резком ветру, который усилился к полудню. Сидел он неподвижно, поддерживая здоровой рукой забинтованную культю. Тони наблюдал за ним через окошечко добрых десять минут, но Стори так и не шевельнулся.

Затем Тони прошел в палату Стори и увидел лиловый синяк на его щеке. По словам санитара, впустившего Тони в отделение, Тома Стори ударил во время групповой терапии другой пациент. «Даже эти сумасшедшие ублюдки презирают детоубийцу», — прокомментировал он.

Тони подвинул стул и сел рядом с пациентом.

— Понимаете, Том, в любом из нас живут две личности, — начал он. — По одной на каждое полушарие головного мозга. Из них одна — босс, она повелевает другой личностью, более слабой. А у вас повреждены дипломатические связи между ними, и трудно сказать, что начнет вытворять слабая личность, когда войдет во вкус власти.

Стори, не изменив позы, произнес:

— Я это чувствую. Внутри меня словно поселился злой дух и не оставляет меня в покое. Допустим, вы выясните, что у меня опухоль мозга, и, допустим, она меня не убьет. Значит, безобразия в моей голове продолжатся и дальше?

— Я не стану вам лгать, Том, — сказал Тони. — Вашу ситуацию невозможно исправить быстро. Понимаете, у вас доминантная левая сторона мозга. Она отвечает за чтение, письмо и счет. А правая сторона мозга неграмотная, зато воспринимает музыку и форму. Я подозреваю, что она испытывает фрустрацию, так как не может выразить себя обычным путем человеческого общения. Вот почему она срывается с катушек, когда левая сторона ослабляет свою хватку. Но это еще не конец истории.

— Зато конец для Тома Стори. — В голосе пациента звучала горечь.