Посвящаю тебе, Сэм, с благодарностью за внушение: глупо не верить в ангелов и демонов, ведь мы их выдумали сами…

Благодарность

Эта книга не появилась бы на свет без поддержки и каждодневной помощи Карлы Ванджелисты, которая верила и продолжает верить в меня с таким упорством и постоянством, какие мне и во сне не снились.

Особая благодарность моему ангелу-хранителю, профессору Паоле Франкетти и директору Управления государственной полиции, доктору Антонио дель Греко, чье благосклонное внимание и квалифицированные консультации оказали неоценимую помощь в написании этой книги.

Электронный адрес Луки Ди Фульвио: [email protected]

I

Дорога, которой он ходил каждое воскресенье уже много лет, была скользкой и ухабистой. Утренняя изморось покрыла и чудом уцелевшую посередине узкую полоску травы, и две небольшие тропки с осыпающимися краями. Мошка вскарабкалась на стебелек, вытянувшийся повыше других, в надежде, что утреннее солнце высушит ее прежде, чем она успеет расправить крылья. При появлении человека одни живые твари делали неуклюжие попытки обратиться в бегство, другие просто сжимались в комочек. Но тяжелые непромокаемые ботинки слепо впечатывали в землю или в грязь тех, кто совершил неосторожный прыжок.

Мир только начинал просыпаться, и человек, пользуясь всеобщим полусонным дурманом, захватывал врасплох воробьев, кроликов, ежей и прочих мелких тварей.

В то утро он даже взял с собой ружье. Официально сезон охоты открылся десять дней назад. Несмотря на то, что человек стремился сохранить своих жертв неповрежденными, соблазн выпустить пулю-другую был слишком велик. Вид крови действовал на него возбуждающе, укрепляюще. Прерванный полет птицы, напряженный миг тишины после отдачи ружья, падение животного, разом лишившегося своей резвости, несколько метров пробега по инерции кролика или, если повезет, лисицы, эхом отдающийся крик, в котором боль мешается с удивлением, – все это повергало его в нездоровое блаженство. Он прикрывал глаза, ожидая глухого удара о землю или всплеска воды, раздувал ноздри, чтобы втянуть запах насильственной смерти, и думал: «Ну вот, свершилось».

Увлечение таксидермией пришло к нему уже в зрелые годы, но он тут же признал его краеугольным камнем своего существования, не проявившейся до сих пор отличительной чертой своей натуры. Два этапа его ремесла – охота на зверя и последующее изготовление чучела – приводили в гармоничное сочетание садистские наклонности и страсть к искуплению вины.

Он шел, опустив голову, а силки и капканы, которые он нес за спиной в мешке, создавали звенящее музыкальное сопровождение его шагам, призванное ударять в барабанные перепонки его жертв запоздалым предупреждением. Смысл его становился ясен жертве, лишь когда она погружалась во тьму небытия. Четкий и ясный облик охотника отпечатывался на сетчатке и пропадал вместе с гаснущим светом в глазах. Ни одна из этих тварей не могла подать сигнал себе подобным: человек не давал им времени на это. Он убивал их молниеносно. Прежде, в самом начале своей эпопеи, он просто ловил зверушек и расправлялся с ними дома, но отсрочка убийства не приносила ему такого удовлетворения. Стиснуть в кулаке соловья, прилипшего к ветке, которую предварительно смазал клеем, ощутить дрожащее тепло маленького тельца и одним быстрым движением свернуть тонкую шейку, почувствовать, как мгновенно деревенеют лапки, вытягиваются и безвольно опадают крылышки, становясь еще более беззащитными, чем при жизни, – что может сравниться с этим наслаждением? В начальный миг трупного окоченения очередной жертвы все существо охотника пронизывал мощный поток любви. Он будто становился единым целым с этой тварью, с тем, кто она есть, вернее, кем была. Он ласкал их, давал им имена, разговаривал с ними. Быть может, потому он так преуспел в изготовлении чучел: он тем самым воздавал им должное, общался с ними, любил их. Видел свое лицо в их серых, помутневших глазах, делился с ними сокровенными мыслями. И мир таким образом подлаживался под его видение и восприятие. Беседы со смертью примиряли его с жизнью.

А сознание вины было томным и чувственным.

В тот день, после получаса ходьбы под аккомпанемент собственных шагов и скрежета ржавого железа, что он тащил на себе, как бесценное сокровище, охотник заприметил можжевеловый куст, как нельзя лучше подходящий для засады. Он срезал путь по лугу, подошел к колючему растению, осмотрел его, выбирая наиболее удобные ветки, и сбросил на землю свои железяки. Затем ружье. Из серого военного рюкзака вытащил прозрачную, герметично закрытую банку. Внутри переливалась густая клейкая жидкость янтарного цвета, с неохотой повинуясь закону всемирного тяготения, подобно нарочитой медлительности его мыслей. Он поставил банку на ясеневый пень, поросший грибами, и вновь начал рыться в рюкзаке. Из бокового кармана извлек обернутую пленкой плоскую, заскорузлую кисть. Ее он тоже положил на пень, после чего закрыл рюкзак. Вновь осмотрел ветки можжевельника, попробовал их на прочность; сквозь колючки заглянул вглубь куста, проверяя, нет ли там гнезд, и уселся на землю.

Ткань брюк мгновенно пропиталась влагой. Вдоволь надышавшись утренней свежестью, он приступил к охоте. Как только он поднялся на ноги, выражение его лица изменилось, глаза сверкнули азартом.

– Вот сейчас… – сказал он вслух.