Я сидела в одиночестве в черном кожаном кресле, держа в руках принесенную с собой бутылку воды. На карнизе за окном неподвижно сидела огромная белая чайка. В помещении пахло несвежим цикорием. Это особенный запах, я его помню со времен работы в муниципалитете, где в кофемашине заваривали и цикорий. Если слишком быстро забрать стаканчик, пара капель попадала на горячую поверхность, и тогда слышалось шипение и сразу же разносился этот неприятный запах. Сквозь дверной проем я заметила женщину в черной мантии и молодого мужчину с аккуратной бородкой, они обсуждали какой-то криминальный сериал, основанный на реальных событиях. Он поймал мой взгляд и спросил:
– Вам что-нибудь принести? Нет. Хорошо. – Потом он добавил: – Ваша сестра скоро вернется.
Моя сестра. Я подумала о тех временах, когда ждала Фейт: на улице, когда она устраивалась на свою первую работу в местную парикмахерскую, – ей было шестнадцать лет (я сама ее причесала перед тем, как она туда вошла); на стуле в банке, когда она открывала свой первый счет; в фойе центра, где она сдавала экзамен по теории вождения. Тогда я не понимала, что помогала ей, что каждое ожидание было шагом к ее побегу.
– Эйлса мне не сестра, – сказала я, но мужчина уже ушел.
Дверь открылась примерно через сорок минут, и они втроем вышли в холл. У Эйлсы потекла тушь. Она протянула руку словно для рукопожатия, но принялась расчесывать ладонь – ее экзема обострялась при стрессе. Грейнджер похлопал ее по плечу, затем исчез за дверью, которая вела в часть здания, закрытую для посетителей. Когда я подошла к Эйлсе и Стэндлингу, тот бормотал себе под нос:
– Да. Хорошо. Отлично.
– Как все прошло?
Эйлса уже направлялась к лестнице.
– Я в полной заднице, – сказала она.
Честно говоря, я старалась не особо задаваться вопросом, виновна Эйлса или нет. Мне не нравится думать об этом в таких терминах. Самое правдоподобное объяснение – это ошибка, и я на самом деле в это верю. Она именно об этом кричала в тот день, когда ее увезли. Я видела страх, панику и печаль в ее глазах. Этого было достаточно, чтобы убедить меня, но не полицейских, которые ее арестовывали. Она неплохой человек. Так что есть причины для сомнений.
До недавнего времени, как я, кажется, уже говорила, я верила в нашу судебную систему. Эйлса не должна сесть в тюрьму. Статус-кво будет восстановлен. Но когда мы втроем шли к метро, у меня возникло ощущение, что дело движется совсем не в том направлении, на которое я надеялась. Если я хотела взять это в свои руки, то требовалось действовать немедленно.
Когда тротуар сузился и Эйлса оказалась в нескольких шагах позади, я спросила Стэндлинга, есть ли у него время на кофе.
Он посмотрел на часы, небольшие электронные Casio, слишком маленькие и на слишком тонком ремешке для его широкого запястья.
– Э-э…
– Нам может быть полезно кое-что обсудить, – тихо произнесла я.
Вероятно, он увидел что-то в выражении моего лица, потому что замер на мгновение, потом резко кивнул.
– Да. Давайте.
Мрачное и не очень чистое кафе расположилось между набережной и станцией метро, в одном из маленьких, забытых уголков Лондона.
– Пойдем, – позвала я Эйлсу, которая едва волочила ноги и все время отставала от нас. – Не знаю, как тебе, а мне нужна доза кофеина, чтобы взбодриться.
Обычно я такие вещи не говорю, это скорее в ее стиле, но она не стала сопротивляться и спорить. Хотя я была бы рада. Пассивность – один из защитных механизмов, который помогает справиться с трудностями, но у нее это воплощалось через мрачность и угрюмость. Стэндлинг зашел за нами.