Я была потрясена и не боюсь в этом признаваться. Эта информация на несколько минут выбила меня из колеи. Но может, и хорошо, потому что я взяла себя в руки, вспомнив, что должна сделать.

– Бедняга Макс, – вздохнула я. – Я не могу представить, как он это выдержит.

Эйлса снова стала дергать нитки из стеганого покрывала.

– Я позвоню Стэндлингу и посоветуюсь с ним, – объявила она. – Что вы думаете?

– Думаю, что Стэндлинг уже и сам догадался.

– Но ведь Макса не посадят в тюрьму, правда? Они поймут. Он не хотел. Он же ребенок.

Время пришло. Нужно было действовать очень осторожно. Я вздохнула.

– Я думаю, Макс даже не понимает, что сделал. Я уверена, что его подсознание это заблокировало, – я медленно произносила заранее отрепетированные фразы. – Жаль, что они вообще собираются с ним беседовать. Мне хотелось бы этого избежать.

– Да, – робко произнесла Эйлса. – Я понимаю. Но я уверена, что они не будут с ним жестоки. Он же неплохой мальчик. Он замечательный мальчик. Он просто ошибся, вот и все. Он не убийца. Его не посадят в тюрьму.

Я промолчала. Специально не отвечала. Эйлса судорожно сжимала руки.

– Мы все начнем сначала. Переедем на новое место, где никто ничего не знает.

Я кивнула. Я знала, что так и будет.

– Даже не могу представить, как ему будет тяжело, – наконец сказала я. – Он этого не переживет, никогда не оправится от случившегося. Его жизнь никогда не будет прежней.

– С ним поработает психотерапевт. Конечно, они в первую очередь пригласят психотерапевта.

– Хотелось бы мне быть такой же уверенной, как ты, что суд отнесется ко всему с пониманием. Я все время вспоминаю Центр социальной помощи семье и детям, какой он мрачный.

– Вы считаете, что его отдадут под опеку?

Я посмотрела ей в глаза.

– Я думаю, что его заберут.

– Посадят в камеру? В тюрьму?

– Если не ошибаюсь, это называется дисциплинарный исправительный центр.