22 августа 1944 года наша эскадрилья получила приказ сопровождать штурмовики, идущие на разгром танковых скоплений фашистов под румынским городом Яссы. Утром я написал заявление в партийное бюро. «Прошу принять меня в Коммунистическую партию, если считаете достойным…» Товарищи сказали, что достоин, так я стал коммунистом.
Вскоре мы поднялись в воздух. Над танковыми колоннами врага стояли столбы черною дыма — там уже поработали наши бомбардировщики. Жаркие схватки на земле и в небе Румынии не прекращались. Едва мне удалось поджечь в поединке один самолет, как на меня ринулись еще два истребителя. Атаковали сверху и снизу. Вдребезги разлетались стекла кабины, пули изрешетили руку, дико заныло все тело.
Я пытался маневрировать, уйти в облака, радируя: «Помогите, ранен!» На помощь пришли мой друг летчик Юрий Аллахвердиев и наш командир эскадрильи Роман Волков. Еще один вражеский самолет был сбит, второй ретировался. Я уже шел на посадку, как вдруг слышу свои позывные:
— «Ласточка!», «Ласточка!» Идешь в тыл противника! Немедленно разворачивай на сто восемьдесят! Повторяю: на сто восемьдесят!
Напрягая последние силы, я стал набирать высоту, резко меняя курс. Через некоторое время вновь слышу свой пароль, а в наушниках отчетливо раздается властный голос капитана Волкова:
— «Ласточка!» Не дури, идешь в сторону фашистов, тебя обманывают!
Мысли мои заработали лихорадочно. Я вспомнил случаи, когда фашисты узнавали позывные наших пилотов и дезориентировали их в воздухе. Раздался залп, пламенем заполыхал мой мотор. Последнее напряжение воли — и я, снижаясь, ухожу в полусознательном состоянии к линии фронта, где и посадил без шасси свой горящий самолет. При посадке сломал ноги, а в бою навсегда потерял левую руку. На помощь пришли жители прифронтового села Мария и Петру, румынские крестьяне. Эти добрые люди обмыли мои раны и доставили в полевой лазарет.
Село, близ которого меня подобрали, находилось километрах в двадцати от города Яссы. Но что мог я запомнить в моем бедственном положении. Помню только, что в центре села у церкви сходилось несколько улиц, обсаженных акацией и ореховыми деревьями. На холме стояли низкие корпуса винокурни, а далее тянулись одноэтажные кирпичные склады. Людей в селе было мало. Гражданское население ушло подальше от места жарких танковых боев. Фамилию моих спасителей Марии и Петру я нацарапал карандашом на планшете, но надпись потом стерлась. Знаю только, что у них был сын, который учился в фельдшерском училище в Яссах, а потом был мобилизован в румынскую армию. В тот момент о его судьбе они ничего не знали и поэтому, наверное, так сердечно отнеслись к моему горю. Если когда-нибудь судьба приведет меня в Яссы, я постараюсь восстановить в памяти события многолетней давности и разыскать эту семью.
Из лазарета меня вскоре эвакуировали в далекий тыл. Когда впервые после мучительных операций пришел в сознание в госпитале в Тбилиси, надо мною склонилось лицо хрупкой девушки-грузинки в белом халате. Оно показалось мне до боли знакомым. Я напряг память — и вспомнил! Это лицо я видел на фотографии в портсигаре летчика нашей эскадрильи Юрия Аллахвердиева, который спас меня в бою. С ним мы учились в Москве в школе пилотов, вместе сражались над Украиной и Крымом, в Кишиневе и Яссах… Медицинская сестра была невестой Юрия, они дружили еще в сельской школе, встречались в Тбилиси и были помолвлены.
— Нелли!
Девушка встрепенулась, посмотрела на меня широко открытыми темными глазами:
— Кто ты?
Я горько усмехнулся. Даже родная мать не могла бы тогда узнать меня, обезображенного ранами и огнем.
— Я — Аббас, товарищ Юрия. Он писал вам…
— Да, да…
Нелли заплакала. Лицо мое было ужасным. Она силилась узнать меня по групповым фотографиям, присланным Юрием, но тщетно.
С тех пор мы стали братом и сестрой. Нелли выхаживала меня как маленького. Я и впрямь был беспомощен: руки нет, ноги в гипсовых лубках. Бог знает, где и как доставала она в то суровое время молоко, фрукты, вино, поддерживала во мне силы. Я втайне думал, что она продает свои личные вещи. Время от времени ей помогали родители, они жили в деревне близ Гори. Нелли читала мне вслух книги о Спартаке, Оводе, Корчагине, Маресьеве, писала за меня письма родным в Баку. Через три месяца я уже передвигался по палате, выходил с ее помощью в сад…
Аббас вновь зажег сигарету, глубоко затянулся.
Вечерело. Над морем садился огненный шар. Южный ветер неожиданно сменился норд-остом. Стало прохладно. Пошел дождь. Мы вошли в дом.
— Но война есть война, — продолжал он. — Ее гримасы безжалостны. За два дня до победы Юрий Аллахвердиев трагически погиб в небе над поверженным Берлином. Трудно описать наше горе. Я понял, что отныне мы обменялись с Нелли ролями, если эта фраза вообще подходит к такому случаю. Я делал все, чтобы помочь ей излечить душевные раны, восстановить надломленные горем силы и, подавив боль, продолжать работу в госпитале. Вести с фронтов были радостными, наши войска подходили к Эльбе. Воздух победы витал всюду, помогая заглушить боль утраты.