Книги
Чтецы
Дун Цин: А в вашей жизни были такие люди? Можно ли сказать: не будь их, не было бы и Пу Цуньсиня?
Пу Цуньсинь: В детстве я был калекой. Мало кто знает, что в начальной школе у меня было прозвище «Хромой Пу». С этой кличкой, ловя косые взгляды одноклассников, я доковылял до третьего класса, а потом отец нашел в больнице «Цзишуйтань» доктора Жун Говэя. Он сделал мне операцию, выпрямил мою ногу. Вскоре я смог быть как все, даже медленно бегать и кое-как играть с мячом. А если очень старался, то со стороны было вообще ничего не заметно.
Дун Цин: Вас, наверное, из-за этого много обижали?
Пу Цуньсинь: Я сейчас уже не помню такого, чтобы обижали. Просто я понимал, что не могу быть как другие дети, чувствовал свою ущербность. Например, на уроке физкультуры проходят соревнования по бегу. Все разбиваются на команды, а тебя никто не хочет брать к себе: «Не надо его, не надо! Мы с ним обязательно проиграем!» Другим веселье, а ты в нем не участвуешь – бегаешь плохо, прыгнуть не можешь… Кличка «Хромой Пу» осталась за мной, даже когда я вылечился. Поэтому я так мечтал пойти в среднюю школу – надеялся, что поступлю туда, и тогда…
Дун Цин: Там будут другие ученики?
Пу Цуньсинь: Ну да. Ясно помню, что так и думал. Но после операции, которую сделал доктор Жун, моя судьба изменилась: мне стало очень легко скрывать свой недостаток – и так до сегодняшнего дня. Когда я прочел рассказ Лао Шэ про Учителя Цзунъюэ и чувство благодарности к нему, я спросил себя: а кому благодарен я? Очень-очень многим. Но раньше всего и прежде всего по-настоящему мне помог именно доктор Жун Говэй.
Дун Цин: То есть если бы не доктор Жун, благодаря которому у вас появилась возможность расти как здоровые дети, на сцене не появился бы Пу Цуньсинь?
Пу Цуньсинь: Ну конечно. Я должен благодарить и своего отца – за то, что он в нужный момент помог мне полюбить книги и учебу. Еще я вспоминаю врача, который помог мне после школы. В то время[6] вернуться в город было просто невозможно, и я пошел со своими документами к врачу, попросил его помочь мне написать заключение как надо. Врач посмотрел и сказал: «Молодому человеку, у которого был детский паралич, не следует находиться в холодном климате Хэйлунцзяна». Я отправился в штаб дивизии, к врачу, положил заключение ему на стол, а он поднял голову и говорит: «Почему ты раньше не приходил?» И поставил штамп. Этот штамп изменил мою жизнь. По решению того врача я уехал из Хэйлунцзяна. Потом театральная трупа политуправления ВВС решила, что я могу работать в искусстве. Потом мой учитель Лань Тянье решил, что я могу без экзаменов поступить в Пекинский народный художественный театр; мой учитель Линь Чжаохуа каким-то образом взял меня в труппу, избавил от заблуждений и ошибок и привел к современному пониманию актерского мастерства, сделал меня тем, кто я есть, – помог стать самим собой. И еще много было таких людей…
Дун Цин: Когда у вас появилась возможность, вы ведь тоже помогли очень многим. Вы участвуете в благотворительных мероприятиях, много делаете для больных СПИДом… Для них вы стали своего рода ангелом-хранителем. Вы, может быть, даже не знаете, насколько это изменило их судьбу.
Пу Цуньсинь: Я думаю, каждый человек на это способен. Нам всем помогают, и мы тоже можем помогать другим. Скольких еще вылечил доктор Жун? Мой пример – только один из многих… По-моему, мы все должны говорить себе: мне помогали, значит, и я должен помогать другим.
Дун Цин: Надо помнить тех, кто нам помог, не считать это само собой разумеющимся. Надо помнить и о том, что, пока у тебя есть силы, ты не должен проходить безучастно мимо чужой беды. Именно это и значит «быть человеком». Возможно, то, что вы нам прочтете сегодня, заставит нас глубже это понять и почувствовать. Кому вы хотели бы посвятить сегодняшнее чтение?
Пу Цуньсинь: Я хотел бы посвятить его доктору Жуну.
Чтения. Лао Шэ. Учитель Цзунъюэ
Когда я был маленький, наша семья очень нуждалась, и я часто болел. Только в девять лет я пошел учиться. Семья бедная, здоровье слабое; мать и хотела бы отдать меня в школу, да боялась, что обижать будут, а еще больше боялась, что не сможет платить за учебу. Так я и оставался до девяти лет неграмотным – не знал ни одного иероглифа. Может, и всю жизнь не было бы у меня возможности учиться. Мать, конечно, понимала, что это очень важно и нужно, вот только каждый месяц платить за учебу по три – четыре связки монет ей и правда было очень тяжело. Мать была гордая, достоинство для нее очень много значило. Она всё тянула и не могла решиться, а время-то идет, оно никого не ждет. Так, в нерешительности и сомнениях, я и в десять лет, и позже, наверное, не пошел бы в школу. А неграмотный ребенок из бедной семьи, которому уже есть десять лет, самым естественным образом отправился бы заниматься мелкой торговлей – корзины таскать, продавать арахис, или вареный горошек, или вишню какую-нибудь… Для всего прочего без учебы никак. Мать меня любила, но вроде и не была очень уж против, чтобы я не в школу учиться пошел, а ходил бы по улицам с корзинкой и продавал вишню да приносил каждый день сотню-другую монет. Нужда сильнее, чем любовь.
Однажды к нам случайно заглянул дядюшка Лю. Я говорю «случайно», потому что он нечасто к нам заходил. Дядюшка был очень богат, и хотя в сердце своем не делал никаких различий между бедняками и богачами, но из-за его богатства ему весь день не было покоя – некогда было навещать приятелей-бедняков.
Он вошел и сразу увидел меня.
– Сколько лет ребенку? В школу ходит? – спросил он у матери.
Голос у него был такой звучный (выпив, он часто мастерски изображал, «как рычит Золотой Леопард» в исполнении Юй Чжэньтина[7]), одежда такая яркая и красивая, ухоженное лицо такое белое, а глаза такие сверкающие, что я сразу почувствовал себя сильно провинившимся. Наша маленькая комнатка, качающийся столик, табуретки и простой земляной кан[8] тоже, казалось, задрожали от звуков его голоса. Когда мать всё объяснила дядюшке Лю, он тут же объявил:
– Завтра утром я приду и отведу его в школу. Об оплате и книжках ты, уважаемая сестра, не беспокойся!
Сердце мое подпрыгнуло высоко-высоко: ну никак не думал я, что с учебой всё так легко получится!