Слух о победе немедленно разнесся по городу. Уже с утра десятки тысяч дезертировавших с фронта солдат – трусы есть везде, – узнав о победе, явились ко дворцу с просьбой о помиловании и обещанием искупить свое преступление в новых боях. Дезертиров под охраной гвардии отсылали на границу, но энтузиазм народа не иссякал, приходили все новые и новые толпы дезертиров, и казалось, что им не будет конца.
Откликнулось на победу и гражданское население. Собравшись ко дворцу, оно потребовало в ознаменование столь успешного начала военных действий конфисковать в пользу армии четвертую часть своего имущества.
Каюсь, я тоже вышел ко дворцу и кричал громче всех, в расчете на то, что мне терять нечего. Имущество мое, как вы знаете, состояло из кафтана и штанов, а золото, привезенное из Англии, я так хорошо зашил под заплатки штанов, что вряд ли кто сумел бы его отыскать.
Глава одиннадцатая
На другой день утром, движимый любопытством, я спросил военного министра:
– Что слышно с фронта?
– Прочтите реляцию, – сказал он, подавая мне свежеотпечатанный листок, составленный мною самим еще до возвращения императора. Я с удовольствием прочел это прекрасное произведение, но любопытство мое так и осталось неудовлетворенным.
За обедом король был бледен и почти ничего не ел. В настроении придворных заметен был явный упадок: казалось, что победа не радовала никого.
Из новостей дня, кроме согласия императора на неотступные просьбы подданных о конфискации четвертой части имущества, отмечу также изданный уже по инициативе правительства закон о том, что подданные великого государя Юбераллии не любят мяса. Мясо тотчас же исчезло из дешевых трактиров и с рынка и осталось лишь во дворце и в дорогих ресторанах, где обедали знать и высшие воинские чины.
К сбору четвертой части имущества было приступлено немедленно. Из боязни, что подданные могут разорить себя, отдав вместо четверти половину или даже три четверти, справедливая оценка возложена была на специальных агентов, ходивших с этой целью из дома в дом.
Читатель знает уже, из чего состояло мое имущество. Штаны были сильно порваны и пестрели заплатами, а кафтан, после того как горничная починила и почистила его, имел вполне приличный вид.
Когда я предъявил эти вещи агенту, тот признал, что четвертой частью моего имущества является верх кафтана, сшитый из тонкого английского сукна, а подкладку и штаны великодушно оставил мне. Я не согласился, утверждая, что шелковая подкладка прекрасно сойдет за четверть имущества, и предлагал тотчас же спороть ее и отдать на нужды войны.
Мы спорили долго, всевозможными доводами убеждая друг друга, но к соглашению, по упрямству моему, свойственному и всем моим соотечественникам, прийти не могли. Спор должен был разрешить особый судья. Я пришел к нему вместе с кафтаном и сборщиком и заявил, что готов немедленно пожертвовать подкладку.
– Что же, – сказал судья, – раз вы ее жертвуете, она уже принадлежит государству.
Я начал было спарывать подкладку, но судья остановил меня.
– А что же вы даете как четвертую часть?
И потребовал от меня верх кафтана.
Так как он при этом покосился на штаны, я не возразил ни слова и положил кафтан на стол перед судьей. Покамест я проверял, не осталось ли в карманах какой-нибудь монеты, судья встал и, торжественно обратившись к собравшимся в значительном числе зрителям, произнес следующую речь:
– Господа, – сказал он, – вы видите прекрасный, трогательный пример. Вы видите, – все повышая и повышая голос, продолжал он, – этот человек – чужестранец. Как глубоко принял он к сердцу нужды нашего отечества. Он снял с себя последнюю одежду. Он жертвует ее императору. Неужели никто из вас, подданных страны, не последует его примеру?