Адам чутко уловил невысказанное вслух желание и замедлил движение, которое стало дразняще-вкрадчивым, легким. Он словно медленно исследовал ее глубины.

И это был другой набор ощущений, не менее упоительный. Флора не скатилась круто с вершины удовольствия; ее будто неспешно перенесло с гребня одной высокой волны на гребень другой. Новый оргазм подкрался незаметно, словно на кошачьих лапках. Хотя по силе был еще мощней первого…

А галантный Адам продолжал искусное движение, варьируя ритм и скорость. Он еще дважды дал ей ощутить оргазм, прежде чем позволил себе полностью отдаться удовольствию и извергнуть семя.

Флора плыла в каком-то поднебесье, утратив представление о времени и пространстве. Когда она наконец открыла глаза, перед ней было нежно улыбающееся умиротворенное лицо Адама на фоне луны, струящей свой свет в большую прореху между облаками.

— Я люблю тебя — очень, очень, — шепнула Флора. — Умираю от желания. Хочу, чтоб ты касался меня, целовал, чтоб ты овладевал мной снова и снова.

Он смотрел на нее полными страсти дикарскими черными глазами. И она почти всерьез сказала:

— Я даже напугана всем этим!

— Это любовь, дорогая.

Адам нежно водил пальцем по ее щеке, по контору губ. Все, о чем она говорила, испытывал и он: неутолимое желание и какой-то испуг перед властью этого желания. Но было приятно вот так терять голову и мало-помалу забывать укорененный в нем страх брака.

— Скажи мне, что будешь любить всегда-всегда! — с мольбой в голосе произнесла Флора. Никогда прежде девушка не испытывала такого ужаса перед тем, что он может покинуть ее: сейчас ей казалось, что они единое целое и она просто погибнет, если вторая половинка бросит ее. — Должно быть, я очень утомилась — говорю такие глупости, — поспешила она добавить, ощущая себя слишком уязвимой после своих предыдущих откровенных слов.

— Я буду любить тебя вечно, — сказал Адам, просто и без излишней патетики.

Он сочувствовал ее страху. В свое время, в Саратоге, он уже испытал жуть возможной потери и поэтому не мог встретить ее простодушную мольбу насмешкой.

— Я буду любить тебя и этой ночью, и завтра утром, и днем, и через неделю, и через десять лет — всегда, пока жив. Я буду любить тебя в этих прериях, в горах и в долинах. Я буду любить тебя в Америке и в Европе, в Азии, Зазии и Чумазии, а также, если ты пожелаешь, на Луне или у черта на рогах.

— Вот это правильно, — с улыбкой поддержала его Флора. Потом легко вздохнула и спросила: — А ты не лжешь? Может, ты сам себя обманываешь? О Господи, у меня мысли путаются, все так странно…

Прислушиваясь к ее бормотанию, Адам ответил:

— Любовь — та же первородная жизненная сила. Она подхлестывает и возбуждает, она пестро окрашивает все вокруг. От нее цветы еще ароматнее, небо — синее. Любовь наполняет понятие счастья новым смыслом…

— …как будто после долгого беспокойного путешествия пришел в гавань, — тихонько подхватила Флора.

— Но в спокойной гавани хорошо, радостно. Мы обрели друг друга, и отныне у нас общее будущее. Так что не надо пугаться. Все замечательно — бури позади! — Он, очевидно, сам был несколько ошарашен своими поэтическими фразами, потому что улыбнулся и завершил разговор шутливым замечанием: — Теперь я с нетерпением жду того, как мы будем налаживать совместный быт. Гадаю, какой у тебя вкус относительно мебели.

— Для меня хороша та мебель, которую можно сложить и сунуть в большой баул. Что-нибудь поосновательнее купит Генри — пошлем его в город, пусть он и распорядится, я его вкусу доверяю. Для меня переход к оседлой жизни может оказаться довольно болезненным.

— Тот, кто мог пристрелить пару китайских бандитов, как-нибудь да справится с проблемой кушеток и кресел, — весело заметил Адам.