– Нет, тот человек был в партикулярном платье, не военный. Больше ничего не помню.

– Хорошо, а девушка? Опиши ее.

– Это была совсем молодая особа, никак не более семнадцати лет, – начал Бассевич. – Росту выше среднего, волосы черные, глаза тоже. Брови приметные. У вас, русских, такие называют соболиными. Лицом бела, но в нем было нечто восточное.

– Ты видел ее раньше?

– Нет, никогда. Я бы не забыл. Я неплохо запоминаю красивых женщин, а она была очень хороша собой.

– Ты бы узнал ее, если бы встретил снова?

– Да, конечно!

– Хорошо. Тогда давай вернемся к именам, которые ты уже называл. Значит, ты говорил, что извести государя мог князь Петр Голицын?

– Да, я так полагаю. – Бассевич энергично кивнул. – Он и Долгоруковы могли бы тогда возвести на престол мальчика, которому всего одиннадцать лет, внука императора. Но я хочу сказать вам другое. Мне известно, кого император Петр на самом деле хотел видеть своим наследником!

– Вот как? – удивился Углов. – И кого же?

– Свою дочь, конечно! Анну Петровну! Сейчас я вам расскажу, как было дело. – Советник герцога Голштинского уселся поудобнее, устремил на следователей взгляд своих больших черных глаз и принялся повествовать: – Это было двадцать шестого числа. До того государь более суток был без сознания и не говорил. А тут он внезапно пришел в себя. Было видно, что он хотел что-то сказать. Наконец Петр справился со своей слабостью и произнес: «Отдайте всё…» Очевидно, он имел в виду свою императорскую власть. Но царь не сказал, кому именно он хотел ее отдать. Силы оставили его. Однако мы не расходились, по-прежнему стояли рядом с его кроватью. Вскоре государь вновь открыл глаза и повелел, чтобы к нему привели Анну Петровну, его старшую дочь. Послали за царевной, она вскоре пришла. Но к этому времени болезнь опять овладела государем. Он не открывал глаз до самой смерти. Однако совершенно очевидно, что император имел твердое намерение передать власть Анне Петровне.

– Все это вранье самой чистой воды! – внезапно громко произнес Ваня.

Обычно он высказывал свои заключения, основанные на его особом даре, негромко, скорее в виде предположений, а не утверждений. Но теперь был другой случай. Молодой живописец выпрямился в кресле и с гневом смотрел на председателя тайного совета Голштинии.

– Ты чего, Ваня? – удивился Углов. – Почему ты считаешь, что он врет?

– Потому что вижу! – так же твердо продолжал юноша. – Он всю эту историю придумал, с начала до конца. И слова «Отдайте всё», и про Анну тоже. Понятно, зачем ему это понадобилось. Если бы Анна Петровна стала русской императрицей, то Карл-Фридрих, за которого она собирается замуж, сделался бы императором, а сам Бассевич – главой русского правительства. Только не получилось. И не выйдет, потому что вранье!

– Молодой господин ошибается, – попытался оправдаться Бассевич.

– Нет, Ваня никогда не ошибается, – заверил его Углов. – Значит, ты решил нам байку скормить? Лапшу на уши вешаешь? Пургу гонишь? Да ты знаешь, что я с тобой за таковые сказки сделать могу?!

На лице советника вновь, второй раз за время допроса, отразился ужас. Он в страхе схватился за свои уши, весьма, надо сказать, крупные и оттопыренные.

– Что есть лапша? – вскричал он. – Что есть пурга? Я не вешаю, не гоню, только рассказываю, что могло бы произойти у постели императора. Такая трогательная история!.. Считайте, что я пошутил.

– Так ты с нами еще и шутки шутишь?! – прорычал Углов и грозно нахмурился.