У них сегодня ужин.

Мне придется подождать пару часов. Я захватил с собой кроссворд Даниэлы, чтобы убить время и потренировать мозги. Четыре по вертикали. Вездесущее существо. Три буквы. Есть буква «О».

Джо.

Медленно тянется время, на улице зажигаются фонари. Ищу, но не нахожу никаких признаков жизни в этом аккуратном пригородном районе и начинаю беспокоиться, куда все подевались. Может, все они умерли?

Я успеваю прорешать пару кроссвордов, прежде чем в доме окна на первом этаже гаснут и зажигаются на втором. Жду еще десять минут, и свет на втором этаже гаснет тоже. Его заменяет неяркое приглушенное свечение. Скорее всего, от ночника. Трэверс все еще внутри.

Я открываю портфель. Вынимаю свой «„глок“». Не собираюсь никого убивать, но лучше уж пристрелить кого-нибудь, чем быть пойманным. Засовываю пистолет в карман своего комбинезона.

В идеале я бы залез на дерево, чтобы увидеть то, что, к сожалению, должно быть мной увидено. В свое время мне приходилось становиться свидетелем довольно странных вещей, но этого — никогда. Делаю глубокий вдох. Сосредотачиваюсь на своей работе. Мне просто нужно это увидеть. Мне не надо этого делать.

Вожусь с дверным замком. Руки трясутся. Пятнадцать секунд.

Внутри дом оказывается настолько чистым и аккуратным, что больше похож на декорацию. Я тихо прохожу по гостиной, на секунду остановившись перед телевизором с огромным экраном, пожалев, что не могу взять его домой. Я бы захватил и замечательный мебельный гарнитур, если бы мог впихнуть его в свою квартиру. Широкий ковер посередине комнаты увязывает все в одну общую картину. Все здесь цветное: диваны ярко-красные, ковер желто-коричневый, стены — цвета оранжевого закатного солнца. Понимаю, что теряю время.

Держа пистолет наготове, направляюсь к лестнице и начинаю медленно подниматься. Стараюсь держаться вдоль покрытых ковром краев, чтобы не шуметь.

Когда я поднимаюсь наверх, то по доносящему из спальни мычанию понимаю, что предосторожность была излишней — любые изданные мной звуки остались бы незамеченными. Останавливаюсь; перед глазами у меня возникает список. Пять имен. Стоит мне заглянуть в спальню, и имен останется четыре. Мычание становится громче.

В этом холле целых четыре двери, но я сосредоточен на ближайшей ко мне. Подхожу к большой спальне, откуда доносятся звуки. Как будто кому-то в рот запихнули подушку. Дверь слегка приоткрыта. Неважно. Даже если бы она была закрыта, я мог бы ее открыть и меня все равно не заметили бы. А если бы и заметили, пистолет у меня с собой. Чуть наклоняю голову вперед и пытаюсь заглянуть в щель. Мне нужно лишь взглянуть, и потом я свободен. Вниз, в ночь, и список мой станет короче. Но я ничего не могу рассмотреть. Кровать вне зоны видимости. Наклоняюсь еще больше, и передо мной предстает полная картина.

Внезапно подкатывает приступ тошноты. Мне плохо. Я отшатываюсь и почти падаю на колени. Делаю глубокий вдох и пытаюсь контролировать возникшие позывы к рвоте, но не уверен, что у меня получится сдержаться. Ноги становятся ватными, в голове — хаос. Я увидел то, что ожидал увидеть, но я не думал, что это произведет такой эффект.

Желудок пытается сбежать через горло. Прижимаю к нему руку и прислоняюсь к стене. Еще несколько глубоких вдохов, после чего я на полминуты задерживаю дыхание. Позыв немедленно проблеваться тут же, на ковре, медленно сходит на нет.

Теперь у меня четверо подозреваемых, но лучше я себя не чувствую.

Спотыкаясь, иду к лестнице и хватаюсь за перила, чтобы не скатиться вниз. Останавливаюсь на секунду, чтобы обдумать, что я только что видел. Думаю о своей матери и о том, что она считает меня геем. Может быть, поэтому мне так плохо? Потому что она думает, что я занимаюсь тем, что только что видел?

Какая-то другая мысль вертится в голове. Что-то, что я не могу никак ухватить. Вижу только ее мелькающие кончики, но когда пытаюсь поймать ее и вытащить на поверхность, она тут же ускользает. Может быть, я сумею ее поймать, если взгляну еще разочек? Не пошел бы на это ни за что на свете.

Подношу руку ко рту и кусаю себя за кулак. Почти ничего не чувствую. Рука моя пахнет потом. Думаю о том, считал ли меня папа когда-нибудь голубым.

Должен ли я вернуться и пристрелить этих мужчин за то, что из-за них мне пришлось пережить такое? Смотрю в потолок и почти теряю равновесие. Кулак все еще у меня во рту. Что бы Иисус сделал на моем месте? С моей стороны было бы весьма по-христиански вернуться и пристрелить их. Подобные противоестественные вещи только оскверняют Его имя.

А что бы папа хотел, чтобы я сделал?