Забастовка кончилась. Могу уехать когда захочу. Нужно взвесить свои шансы. Успею ли я выпутаться, если он меня разоблачит?
Решено: попытаю удачи, рвану. Шэрон оставлю письмо, где расскажу ей обо всем. Пусть тоже сматывает удочки. Его записки увезу с собой. Это нагонит на него страху. Наверняка. Возьму их завтра утром, как только они уберутся.
Вечером соберу чемодан.
«Шэрон, вы, конечно, подумаете, что я — сумасшедшая, но это не так. Один из мальчиков в семье болен и очень опасен. Я знаю, что он убил многих, в том числе нашу соседку малышку Карен — топором.
Я не знаю, кто именно. Но знаю, что он сумасшедший, потому что нашла его дневник. Не могу оставить его вам, я должна взять его с собой. Но прошу вас — поверьте мне и уезжайте отсюда, потому что вас он тоже хочет убить. Он написал об этом, и не подумайте, что это шутка, умоляю вас: уезжайте и дождитесь, когда я извещу полицию.
Я не могу сделать этого до тех пор, пока не окажусь в безопасности, но, повторяю, вы непременно должны уехать, иначе тоже умрете. Парень, который хочет убить вас, — тот, кто хотел вас запихать в топку, когда вы были ребенком. Больше я ничего о нем не знаю.
С самыми дружескими пожеланиями. И в надежде на то, что поверите мне, хотя все это выглядит бредом сумасшедшего.
Ваша Джини».
Ну вот. Это я оставлю Шэрон. А теперь займемся чемоданом.
Дневник убийцы
Шэрон должна умереть, ничто не помешает мне сделать это. Поняла?
Дневник Джини
Он забрал все свои записки, — должно быть, сделал это ночью; ужасно, можно подумать, что он читает мои мысли. И однако я уверена, что он не сможет прочитать хотя бы вот это, ведь я все время ношу это с собой.
Они уехали. Старушка в гостиной — включила радио, чтобы послушать религиозные передачи. Шэрон еще спит, у нее лекции только с девяти. Сумка моя собрана. На часах — 7.30. Прощай, паршивая халупа. Прощай, кошмар.
До города доберусь автостопом, а потом — хоп! в первый же отходящий автобус, и чао! От самого этого слова уже солнышком веет. Ухожу. Бутылку джина оставляю. Я перестала бы себя уважать, если бы приняла подарок этого сукиного сына. Вдобавок оставляю здесь свою зарплату за месяц — ничего не поделаешь, ухожу.
Записку для Шэрон оставлю в кармане ее пальто — так она найдет ее по пути в школу; а теперь открываю дверь — и фьюить!.. Растворяюсь в природе. Так всегда в газетах пишут. Но что же я мешкаю! Все, привет.
Ну вот. Снег перешел в дождь. Мерзкий, грязный дождь льет как из ведра. Ну вот. Вернулась опять в свою тюрьму.
Я сидела в автобусе, который отправлялся на юг. У меня был билет. Шофер прошел на свое место и уже завел мотор; было одиннадцать утра. А до этого я, продрогшая до костей, ждала на вокзале, забившись в угол. Боялась фараонов, хозяев — всего. Замерзла, и при этом обливалась потом.
Так вот. Я уже сидела там, поставив сумку на колени, потом вдруг смотрю в окно и вижу мадам Блинт, в желтой лыжной шапочке, с большим мешком продуктов в руках. Сначала я узнала ее шапочку. С ней была Шэрон, они оживленно о чем-то разговаривали, — Шэрон стояла засунув руки в карманы куртки с капюшоном. Какое-то время я смотрела на них, расчувствовавшись, а потом до меня дошло, что на ней — куртка с капюшоном. Не пальто цвета морской волны, а зеленая куртка Кларка, висевшая рядом (утром я обратила на это внимание), которая, конечно же, теплее пальто.
И тогда до меня дошло, что раз она не в пальто, значит, не прочитала моего послания. И тут они направились к машине мадам Блинт, припаркованной чуть подальше и засыпанной тающим снегом.