— Мне больно, отпустите, — попросила она тихо, и дон Тадео тут же отпустил ее руку с запоздалыми извинениями.

Он неловко затоптался на месте и раздался тонкий треск.

— Вы сломали мой веер, — сказала Катарина со вздохом, опускаясь на колено, чтобы подобрать костяные осколки, но дон Тадео опередил ее и схватил белые пластинки с нарисованными розами.

— Я возьму его, а взамен принесу вам другой, — сказал он. — Простите мою неловкость

— Не надо, у меня достаточно вееров, — остановила его порыв Катарина. — Выбросьте их, только и всего.

Но дон Тадео смотрел на осколки, как будто держал в руках все золото мира, и выкидывать не собирался.

— Вы мне не ответили, — произнес он тихо.

— А вы ждете ответа? — Катарина склонила голову к плечу, рассматривая молодого человека сочувственно. — При всем моем уважении, дон Тадео, вас это не касается. Оставьте мою жизнь мне и…

— Просто скажите! — произнес он страстно, и Катарина удивленно замолчала. — Просто скажите, что увидели его впервые в жизни, пожалели и поэтому допустили, чтобы свершилось то, что свершилось. А поцелуй Вы ведь поцеловали его для вида? Это была игра, не так ли? Игра и жалость?

Решительно, не одна она изменилась. Катарина не узнавала дона Тадео — сейчас в нем не было спокойствия ни на мизинный палец. Он трепетал, краснел и бледнел, и прижимал к груди ее поломанный веер.

Со стороны окна ей послышался сдавленный всхлип. Она резко обернулась, но в окно смотрели только чайные розы. Наверное, показалось.

— Что же вы молчите?! — почти выкрикнул дон Тадео. — Скажите что-нибудь. Я требую, в конце концов!

— Вы требуете? — Катарина опустилась в кресло, подперев голову рукой, и ощутив усталость и легкое раздражение, как от причитаний Лусии совсем недавно. — Но по какому праву, дон?

Он опомнился и рассыпался в извинениях и заверениях, что сказал глупость, взволнованный ее судьбой, и так далее, и так далее. Через четверть часа Катарина прервала его излияния.

— Любому другому я бы уже указала на дверь, — сказала она необыкновенно спокойно. — Но вас я считаю своим другом, как вы считали себя другом дона Анджело. Думаю, вы имеете право переживать о памяти вашего друга. Да, я нарушила траур…

— Я не об этом, — быстро вставил дон Тадео, но Катарина жестом сделала ему знак молчать.

— Нарушила траур, нарушила все мыслимые правила, чтобы спасти висельника, убийцу. Поэтому я объясню вам, чтобы вы не думали, что я предала память вашего друга и моего мужа. Да, я пожалела дона Хоэля Доминго. И если бы ему отказали в помиловании, я вцепилась бы в эту проклятую веревку, чтобы не дать его повесить, я бы кричала так, что небеса содрогнулись, я бы вцепилась в судью зубами, лишь бы спасти дона Хоэля. Потому что и тут вы оказались правы — нас кое-что связывает.

— Что? — спросил дон Тадео одними губами, побледнев, как смерть.

— Любому другому я не сказала бы больше ни слова. Но я знаю, что вы не выдадите мою тайну, — голос Катарины смягчился. — Я верю вам, дон Тадео, и поэтому расскажу. Однажды дон Хоэль спас меня. Это произошло много лет назад, когда я была глупой взбалмошной девчонкой. Однажды я собралась и поехала к отцу, который жил в военном лагере. Я взяла с собой всего лишь камеристку и маленького пажа. Будь жива моя мать, она бы не допустила такого безумства, но — увы! — вам известно, что я рано лишилась матери. По дороге на нас напали наемники. Мне страшно даже подумать, что могло бы со мной произойти, если бы не дон Хоэль. Он появился, обнажил меч, хотя наемников было около двадцати человек, и обратил их в бегство, после чего проводил меня и моих людей до лагеря. Тогда я поклялась, что никогда этого не забуду и верну долг, если потребуется. Дель Астра всегда держат слово, вам это известно. И вот — я спасла его. Можно ли меня осуждать — решайте сами.

Дон Тадео слушал с напряженным вниманием, потом губы его приоткрылись, задрожали, и он несколько раз глубоко вздохнул.