Окончательно успокоилась — её голос звучал монотонно, убаюкивал.

Я сам не заметил, когда задремал.

Разбудил меня голос рыжеволосого малолетнего соседа.

Я открыл глаза — увидел в метре от своего лица конопатый нос мальчишки.

— Эй! — повторил рыжий. — Ты уснул, что ли?

Я приоткрыл глаза, сквозь щёлочки между веками взглянул на назойливого паренька. Тот сопел, разглядывал моё лицо, будто собирался после запечатлеть мои черты на холсте. Я не ответил парню. Пробежался взглядом по палате — женщину (Надежду Иванову) не увидел. Мне ещё мгновение назад слышался её голос. Помню, как она рассказывала о своём сыне. Показалось даже, что её слова превратились в мои сны — вновь увидел во сне себя маленьким, снова слушал папины рассказы.

Не услышал, как женщина попрощалась. Искренне понадеялся, что Надя не обиделась на меня — сделала скидку на моё состояние. Мысленно пообещал себе после вознаградить женщину за внимание (хотя бы букетом цветов, если она откажется от дорогих подарков). Её очередного появления я теперь ждал едва ли не больше, чем визита жены или детей (но те не спешили меня навещать — подозревал, что попросту не знали, где я и что со мной). Почти не сомневался, что завтра увижу её снова.

— Я знаю тебя! — вдруг воскликнул рыжий.

Его голос прозвучал резко и громко — пробудил звон у меня в ушах.

— Я видел тебя в школе, — сказал конопатый парень. — Помню, как ты корчился в коридоре на полу, как тот червяк на сковородке! Ты этот… как его…

Он указал на меня пальцем.

— Ты тот самый Припадочный из третьего «А»!

На следующий день Надя Иванова снова пришла ко мне до обеда. Прошлась по палате — я заценил её не слишком стройную талию (под тонкой тканью сарафана угадывались горизонтальные складки на животе и на боках). Выгрузила из сумки на мою тумбочку банку с бульоном, вручила рыжему несколько конфет (тот сразу же извлёк одну из фантика, затолкал её себе за щёку). Признаков слёз на лице женщины я не заметил. Напротив — она выглядела весёлой, лет на пять помолодевшей. Даже губы накрасила — раньше её макияж ограничивался тушью на ресницах и пудрой, прятавшей мешки под глазами.

Надя ещё с порога защебетала о хорошей погоде. Сообщила, что на улице тепло, что сегодня «все горожане» устремились к реке. Заявила, что тоже отправилась бы купаться. Вот только ей скучно идти на пляж в одиночестве — поэтому она с нетерпением ждала, когда я смогу составить ей компанию. Она в красках расписывала все прелести отдыха у реки; рассказывала о лотках с мороженым, которое продавали уже прямо на пляже; о чайках и о чистой тёплой речной воде (мой сосед по палате заслушался, печально вздохнул — тут же подсластил грусть очередной конфетой).

— Зеркало, — произнёс я.

Женщина прервала свой монолог.

— Что ты сказал, сынок? — переспросила она.

Я повторил свою просьбу. Надя Иванова чиркнула молнией, поспешно сунула руку в сумку, загрохотала «нужными женскими вещами». Её напускная весёлость исчезла. Суетливые движения женщины выдали волнение. Я скосил взгляд на Надино лицо, ставшее вдруг серьёзным и сосредоточенным. Снова порылся в памяти — попытался найти там хотя бы крошечный намёк на то, что всё же видел эту женщину до аварии. Вспомнил слова Ивановой о том, что (якобы) говорил о моем состоянии доктор: будто бы я потерял память. Подумал, что память — сейчас едва ли не единственное, на что я не мог бы пожаловаться.

— Вот.

Надя показала мне овальное косметическое зеркало, вставленное в красный пластиковый корпус.