— Спасибо.

— Не за что.

Мужчина вновь улыбнулся, бросил взгляд через плечо — из кухни донеслось шипение.

— Вы меня простите, — сказал он. — Не могу с вами долго общаться: блин подгорает. Чувствуете: горелым запахло?

Я вздохнул.

— Чувствую.

— Надеюсь, вы отыщете свою Зою.

— Отыщу, — сказал я. — До свидания.

После секундной паузы добавил:

— И… ещё раз спасибо.

— Рад был с вами поболтать, молодой человек, — сказал мужчина. — Удачи вам. До встречи.

«До встречи», — мысленно повторил я.

Мысленно, потому что говорить теперь было не с кем.

Я стоял перед запертой дверью. И улыбался. Я действительно очутился в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году — больше в этом не сомневался. Страна, где я вновь жил называлась СССР (Союз Советских Социалистических Республик). Вот только меня заставил улыбнуться вовсе не этот факт. Я радовался не тому, что вновь смогу есть «настоящий» советский пломбир, пить из уличных автоматов газированную воду и повязывать себе на шею красный пионерский галстук. Я чувствовал себя счастливым из-за того, что снова увидел отца.

И потому что увижу его снова.

«Мы ещё встретимся, папа, — подумал я. — Обязательно встретимся».

Сунул под мышку книгу, направился к ступеням.

Провёл ладонью по влажным щекам.

В моей жизни начался новый этап. Это я понял, когда вернулся к Наде Ивановой (пока даже мысленно не называл её квартиру «домом»). Там я выслушал серию упрёков и нотаций, едва только перешагнул порог. Стоял на коврике у двери, смотрел на разгневанную Надю. Но всё ещё думал о встрече с отцом. Пытался понять, почему я здесь, а не там, рядом с папой. Ведь как бы мне ни нравилась Надежда Сергеевна, но близким для себя человеком я её не считал (и уж тем более, матерью). Заметил следы слёз на Надиных щеках (помогла тушь для ресниц). Не сразу разобрался в причине вечерних «наездов» на мою «свободолюбивую личность».

Анализировал Надины слова в ванне, лёжа в горячей воде (отметил при этом, что газовый водонагреватель — незаменимая летом вещь) и прислушиваясь к жалобам тела, измученного прогулками по городу и подъёмами по ступеням. И всё больше убеждался, что «молчание — золото». Я не наговорил Надежде Сергеевне гадостей, что так и норовили сорваться с языка. И правильно сделал: ведь она была права, отчитывая меня за долгую прогулку. Потому что в её глазах я — вовсе не полысевший и располневший с возрастом почти пятидесятилетний мужик. Она видела лишь мой нынешний облик. И считала меня своим сыном.