С конца капает на пол.

От сигареты отламывается нарост пепла, а из носа вытекает дым.

В дверь постучали, спустя минуту начали долбить.

Мать у меня была еще тем параноиком. Всё боялась, что какой-нибудь извращенец вломиться в нашу квартиру посреди ночи и изнасилует её, а потом и меня. И вот чтобы обломать насильника, она поставила самую дорогущую дверь. Кидая сальные взгляды на мамашу в халате, монтажники обливались потом, устанавливая нашу дверь. Дверную раму поднимали впятером. Свёрла раскаливались до кросна, углубляясь в бетон на 30 сантиметров. Повсюду пыль и недовольные соседи, осмелившиеся позвать местного участкового. Но оно того стоило. Когда все вопросы были решены, мы стали жить внутри “банковского сейфа”, закрывающегося исполинской дверью толщиною с футбольный мяч.

— Не бойся, пацан, — сказал тогда монтажник, ныряя с мамой в комнату, — выдержит выстрел из танка!

Я вспомнил его слова, почувствовав новый удар в дверь.

Минут 20 продержится — мне хватит. Спасибо, мама! Хотя, какая она мне мать… Чужая женщина, забравшая меня с улицы моего маленького городка, переживающего не лучшие времена. Тот день я запомнил на всю жизнь.

Тогда там, в том городке, мы сжигали тела мёртвых горожан на детской площадке. Ага. И возле школы. И возле продуктового магазина, где уже вторую неделю, из-за войны, не было тех самых продуктов, а тело тёти Клавы — продавщицы, угощающую меня конфетами — положили в самый низ, на свежеспиленные бревна. Беззубый мужчина говорил тогда, что если этого не делать — мы задохнёмся от вони, земля будет отравлена, а мухи разнесут заразу на тысячи километров.

В тот день очередное стерилизационное сожжение устроили у подножья пятиэтажки, уставившейся на сгущавшуюся толпу выгоревшими в чернь оконными рамами. Когда запахло жареным мясом, а языки пламени вылизывали стену дома — с пятого этажа сорвалась бетонная плита — тяжёлый кусок чей-то квартиры. Словно самолёт пикирующий носом в землю, она обрушилась на обугленные тела и разнесла их в клочья. Просто, все в хлам. В труху. Пепел взмыл в воздух вместе с яркими огоньками, скрыв за собой остов разрушенного дома. Толпа ахнула, уставившись на почерневшее небо, изредка пропускавшее тонкие лучи солнца.

Я открываю рот и ловлю языком парящие в воздухе хлопья, представляя себе снег, обрушившийся на город в середине лета.

И тут ко мне подходит этот потный хряк и отвешивает мне подзатыльник! Тычет в меня пальцем и говорит:

— Не смей это брать в рот! Ты дурачок что ли?

Затылок у меня горел. Но сильнее горело у меня внутри, словно бензином залили сосуды и подожгли. Злость разлилась по всему телу и просила дать ей волю, но что я мог поделать, я — семилетний пиздюк, опустивший голову под гнётом туши жира смотревшей на меня свысока.

Я заплакал. Зарыдал, зовя маму с папой. И вот тогда появилась она.

— Где твои родители? — спросила она, отпихивая в сторону того мужлана.

Обливаясь слезами, я вскидываю руку и указываю пальцем на кучу палёного мяса, раздавленного куском бетона.

Она прижала меня к себе. Сильно-сильно. Я почувствовал кисловатый запах пота и волну успокоительной энергии, исходящей от её теплой майки.

— Пошёл на хуй отсюда! — крикнула она тому хряку, когда он нарочита начал приближаться к нам.

После мы узнали, что он наступил на мину и его разметало по квартире, в которой он хотел поживиться ценным барахлишком. Новость меня успокоила. Во мне словно затушили пожар, медленно поджаривающий мои органы каждый день. Я, вроде как, исцелился. Но нет, это было другое. Я испытал истинное удовольствие, а потом еще раз, когда представил, как его оторванный палец со свистом вылетает в окно и падает на пыльную дорогу, а пробегающая мимо крыса быстро его подхватывает и уносит к себе в норку, кормить выводок.

С конца капает на пол.