Грудь сейчас разорвется от боли!
— Появится много новых обязанностей, да только не думай роптать! Господь испытывает нас, посылая беды и горести. Он забрал нашего папу... Значит, тебе пора стать мужчиной!
— Мама, нет! Не-е-ет!
— Мужчине куклы ни к чему!
Слезы застилают глаза, комната плывет, и я без сил опускаюсь на пол. Высохшая рубашка снова промокает насквозь. Мама улыбается, протягивая мне руки, но я кубарем спускаюсь вниз по лестнице. Мне нужно в подвал, к молочному морю. В облупившемся кукольном домике — малышка Сара, рядом, в большой плетеной корзине, — Мэг. Вот зачем вытащили игрушки! Не для Сары, а чтобы освободить место для Мэг. Девочки мои! Обе лежат со вспоротыми животами. Свежие раны набиты опилками, а глаза... Глаза круглые и остекленевшие, как у кукол.
В дверь стучатся: полиция приехала. А у меня нет сил пошевелиться. Они выламывают дверь и, спустившись в подвал, недоуменно смотрят на меня. С длинных накидок стекает дождевая вода.
— Молоко! — говорю я.
Никто не понимает. Полицейские осматривают то, что спрятано в кукольном домике и плетеной корзине, а потом поднимаются наверх, в мамину комнату. Я неподвижно стою посреди молочного моря и вслушиваюсь в шорох дождевых капель.
— Молоко... — повторяю я, когда они возвращаются. Неужели не ясно?
— Мэг и Сару убила ваша мать, — устало говорит седой капитан. — Но при чем тут молоко?
Полицейские отправляются к соседям. У них мама и купила молоко, настояв, что донесет тяжелые бидоны сама. Как у нее болела спина! Объяснить я смог, лишь когда в стойлах нашли нож и пустые бидоны.
— Молоко... Представляете, сколько было крови! Нужно как-то ее смыть, вот мама и решила использовать молоко. Очистилась, сняла с себя грех. А в хлеву снова появилось молоко, как при папе...
Ту осень мы решили провести в загородном доме моей мамы. Малая родина: здесь я родился и вырос. Не перестаю удивляться: за столько лет в провинции практически ничего не изменилось. Зато изменился я сам и сейчас вижу все глазами взрослого, хотя иногда кажется, какая-то часть души вернулась в прошлое, и я чувствую себя одновременно мальчиком и мужчиной.
Партнеры
Риск, конечно, велик, однако другого выхода нет. Маккензи несколько месяцев просчитывал все возможные пути. Сначала пытался выкупить долю своего партнера, но Долан отказался: «Не доставлю тебе такого удовольствия». Маккензи проявил настойчивость, и следующий ответ прозвучал так: «Если есть желание, можешь выкупить мою долю. За миллион». С равным успехом Долан мог запросить десять: у Маккензи не было ни миллиона, ни половины, ни четверти, и строптивый партнер это прекрасно знал.
И так во всем: стоило Маккензи пожелать кому-то доброго утра, Долан выражал бурные сомнения относительно того, насколько это утро доброе. Если Маккензи покупал новую машину, Долан тут же приобретал модель подороже и попрестижнее. Маккензи вывозил жену и детей на Бермуды, а Долан расписывал прелести Французской Ривьеры, куда собирался отправиться со своим семейством.
Ссорам между партнерами не было конца. Им нравились разные футбольные команды, разная кухня (японская — Долану и китайская — Маккензи), разные виды спорта. Удивительно, но любитель тенниса Долан страдал от лишнего веса, зато у убежденного гольфиста Маккензи то и дело возникали проблемы с кожей и волосами.