Странно было даже думать, что у человека, носящего черный мундир НД, может быть жена, что он в состоянии проявлять какие-то человеческие чувства, называть ее ласкательным прозвищем, даже целовать…

— Такого коньяка в империи сейчас, увы, не достать, мы с Францией теперь недруги. Подождем, что будет с первого числа, когда карточки начнут действовать, — продолжал болтать Кириченко, наливая по второй. — Эх, придется нам выпивать только в праздники, и то — водку. Будем здоровы.

Олег сделал добрый глоток и откинулся в кресле.

В купе было тепло, в желудке словно шуровала печка, но внутренний холод не уходил, что-то замерзшее не желало таять, не поддавалось внешнему уюту, алкоголю и дружеской, хотя бы внешне, беседе. Ледяные грани застывшего где-то в недрах души кристалла напоминали о себе, заставляли неловко ежиться.

— Зачем их вообще ввели, непонятно, — сказал он, чтобы хоть как-то поддержать беседу. — Неужели в стране плохо с продовольствием?

— О, тут все несколько сложнее, чем кажется на первый взгляд, — Кириченко покачал головой. — Точных данных у меня нет, но думаю, что голод нам не грозит, и ведь нормирование нужно вводить заранее, еще до того, как возникнут проблемы. Уверен, что это только разминка, начало, возможность для населения привыкнуть к тому, что не все можно купить свободно. Затем, где-то через полгода введут новые карточки, на этот раз на такие продукты, которые нужны каждый день, с одной стороны, а с другой — могут храниться долгое время, пусть даже в виде сырья, на хлеб, на мясо.

— Хм, но какой в этом смысл?

— Война будет победоносной, но вне всякого сомнения — долгой, — сказал Кириченко очень серьезно. — Нам придется напрячь все силы, чтобы сокрушить романо-германский мир, считающий себя мерилом культуры и прогресса, возымевший претензию на то, что он есть концептуальное целое, высшая категория, вершина земной цивилизации, и объявивший всех, на него непохожих, в том числе и нас — варварами.

Ничего себе, выходит, что в «опричнине» держат не только тупых фанатиков, верящих в то, что враг окажется быстро сокрушен, что через полгода сапоги евразийских воинов будут топтать улицы Парижа и Лондона, Дели и Токио.

Вновь появился проводник, и на этот раз его поднос оказался заполнен от края до края — блюдце с нарезанным лимоном, тарелки, ножи, вилки, и даже графин с багровой жидкостью.

— Морс, — объяснил усач. — На здоровьице, ваши превосходительства.

— Сброшенное нами романо-германское иго, длившееся с Петра до революции шестнадцатого года, что несло лишь отчуждение, карикатуру, вырождение, неуклюжую имитацию западных социальных и религиозных институтов… — продолжал вещать Кириченко, когда проводник, получив свой рубль, с довольной ухмылкой удалился.

А это уже цитата.

Из «Наследия Чингисхана» Николая Трубецкого, если брать юбилейное, посвященное сорокапятилетию автора роскошное издание в переплете из натуральной кожи, то тридцать третья страница, первый абзац сверху…

Мало кто знает, что над текстом слегка потрудились «редакторы» из министерства мировоззрения, и что заслуженный основатель евразийства был в ярости, когда все вскрылось. Только вот слушать его никто особенно не стал, книга разошлась по библиотекам, а Штилер сказал пробившемуся к нему на прием юбиляру — «ну вы же понимаете, дорогой наставник, что это исключительно для пользы нашего народа и нашей идеи?».

«Но почему, почему у всех мозги забиты этим хламом? — подумал Олег, не вникая в трескотню собеседника. — Гарантийное государство… западный шовинизм… священная миссия Евразии… историческая парадигма… идеократия… народ как личность… наследие Чингисхана…».

Единицы понимают, что стоит за этими мантрами-заклинаниями, миллионы повторяют их бездумно… да, вот ключевое слово — бездумно, ведь использование готовых клише, подходящих на все случаи жизни освобождает от необходимости шевелить мозгами, самостоятельно приходить к каким-то выводам.

А это и трудно, и… и порой опасно.

— Давайте еще по одной! — предложил Кириченко. — За вождя и премьер-министра!

От такого тоста откажется только безумец.