— Предполагает установление последовательных методов работы, опирающихся на знание экономической, политической и военной обстановки, а также на знакоооомство с положением в рядах неприятеля! — тут министр сделал паузу, давая собеседнику понять, что сейчас последует важное заявление. — И я уверен, что никто лучше тебя не справится с этой задачей!

Белке предлагают вернуться в клетку из золотых жердочек, к колесу, что так легко вертится, когда в нем бежишь, к кормушке, в которую вовремя, без перерывов, кладут отборные орехи.

— Ну да, хорошо, — повторил Олег, просто потому, что промолчать в такой момент невозможно.

— Вот, глянь, образчик работы противника, настоящая глупость, вода на нашу мельницу, — Штилер порылся в лежащих на столе бумагах, извлек аляповатую, сплошь из алого и черного, листовку. — Добыта вчера на Балканском фронте, предположительно — рааабота англичан.

«А сегодня уже в Казани» — подумал Олег, разглядывая листовку.

На ней был изображен рыжий урод с вытаращенными глазами, похожий на Огневского, поджигающий факелом земной шар, и опускающаяся сверху громадная рука со сжатым кулаком. Рукав ее был сшит из флагов союзников — Франции, Великобритании, Японии, а надпись сверху гласила «Кара для поджигателей войны неизбежна! Русские солдаты, не верьте своим вождям!».

— Идиоты, неужели они не понимают, что сейчас авторитет премьер-министра высок как никогда? — сказал Штилер. — Что после всех наших побед любая попытка очернить его или свеергнуть с пьедестала окажется безуспешной? Или вот еще одна, посмотри…

На этот раз Олегу предъявили листок, озаглавленный «ПРОПУСК К СВОБОДЕ».

Ниже разъяснялось, как хорошо будет воину русской армии, если сдастся в плен, что за прекрасная жизнь ждет его по ту сторону фронта. С другой стороны размещались иллюстрации: слева — подыхающий на колючей проволоке окровавленный боец; справа — он же, но улыбающийся и нарядно одетый, в красиво обставленной комнате рядом с хорошенькой сестрой милосердия.

— Много слов, — сказал он, мгновенно оценив длину текста. — С одного взгляда не усвоишь.

— Вот и яяя о чем говорю. Дилетанты! — министр фыркнул. — Мы показывали это нашим. Любой солдат, русский, казак, якут или грузин, увидев такое, начинал смеяться, как сумасшедший. Только последний идиот поверит, что в лагере хорошо кормят, тепло одевают и развлекают… Наши листовки для французов или американцев будем для начала проверять на военнопленных, чтобы вот так не осрамиться. Тааак, ага… — он глянул на наручные часы. — Все, договорились. Больше двух-трех месяцев тебе скучать не придется, так что отдыхай, набирайся сил…

Отведенное на «задушевную беседу» время вышло, пора уходить.

Олег поднялся, Штилер проводил его до двери приемной, и на прощание даже похлопал по плечу.

— Машину вам вызвать? — спросил дежурный адъютант, усатый штабс-капитан.

— Нет, спасибо. Так дойду.

До «Наследия» недалеко, пешком — минут пятнадцать, если шагать нога за ногу.

Олег забрал пальто и шляпу с вешалки для посетителей, одевшись, вышел в коридор.

Передвигаясь по министерству, он упорно смотрел в пол, и больше всего боялся, что встретит кого-нибудь из знакомых, хотя бы того же Кирпичникова. Ему было невыносимо стыдно — не только за то, что он сделал неделю назад, купив победу ценой предательства, а вообще за то, что он творил все эти годы, работая сначала в Питере, потом в Москве и под конец здесь, в этом самом здании.

Громоздил исполинское здание из полуправды, лозунгов и статей, текстов листовок и радиообращений, красивую иллюзию, оказавшуюся надгробным камнем не только над его собственной душой и жизнью, но и над душой целой страны.

Они хотели построить новую Россию, евразийскую, свободную.