Мама Жени, женщина эффектная и экзальтированная, не перегруженная интеллектом, рано вышедшая замуж за военного на десять лет старше себя, напротив, совершенно ничего не говорила ни о друзьях, словно их и не было у нее, ни о повседневной жизни офицерских жен. Все ее воспоминания сводились к тому, какие в Германии замечательные магазины, в которых можно купить все, что душа пожелает. И поэтому, каждый раз со вздохом подчеркивала мама, жить там было так хорошо…
Женечка не помнит, как им было хорошо «там», потому что в то время, когда ее папа служил в Германии, она была совсем крошечная. Но зато она знает, что сейчас в их доме есть то, чего нет у подружек из детского сада. У Женечки есть замечательные мягкие куклы и красивая одежда, а полы новой трехкомнатной квартиры устланы коврами. Ковры везде: даже в прихожей лежит маленький красивый коврик с бело-синим рисунком. «Вот варварство, — сказала как-то няня, сидевшая с Женечкой почти до пяти лет, пока та сама не попросилась в детсад, — такую красоту на пол швырять, грязную обувь вытирать».
Женечка передала нянины слова маме, и Тамара Сергеевна подарила женщине этот маленький бело-синий коврик. А через некоторое время в прихожей появился другой, не менее красивый, который привезли по папиной просьбе его друзья из Германии.
С малых лет, насколько Женя себя помнит, она знала, что хрусталь, стоящий в серванте, — это все ей, Женечке. Таких бокалов и рюмочек здесь не достать, объясняла ей мама, поэтому к хрусталю надо относиться осторожно, чтобы он достался любимой дочери, когда та вырастет. И вообще, все, что есть у родителей, принадлежит Женечке, потому что она у них единственная и неповторимая: самая умная, самая красивая, самая любимая, самая талантливая. Она — совершенство, перед которым все остальные дети просто меркнут. И чтобы сделать девочку еще прелестнее и неповторимее, мама уже в три года подарила Женечке золотые серьги с небольшими, похожими на светящиеся капельки крови, которые вытекали из глаз злой царевны из какой-то сказки, камешками. В пять лет Женечка получила в подарок золотую цепочку, которую родители разрешали ей носить дома или по большим праздникам в детском саду под присмотром воспитателей — чтобы дети ненароком не порвали.
Женечка рано поняла свою исключительность, считая, что не только родители и воспитатели, вовсю хвалившие девочку, — так как за похвалы и выпячивание дочери из массы остальных детей периодически получали от Жениной мамы маленькие презенты: то коробку конфет, то вязаные перчатки «прямо из-за границы», — должны восхищаться ею, но и все вокруг обязаны петь дифирамбы красоте и таланту маленькой девочки. Что такое талант, Женечка не совсем понимала, да и не стремилась понять, зная, что это — что-то очень хорошее. Иначе зачем бы маме, наблюдавшей, как дочь ест, укладывает кукол спать или рисует, неизменно восклицать с восторгом: «Талант! Рома, слышишь? Какой талант у нас растет!»
А уж когда девочке наняли учительницу музыки и отвели в балетную студию, то мама, приводя ее с занятий, взахлеб рассказывала папе о Женечкиных успехах, не уставая поворять: «Нет, ты только подумай, какой гениальный у нас ребенок!»
Женечка действительно росла прелестной и сообразительной девочкой. Природа щедро одарила ее внешностью: крупные глаза, цвет которых менялся в зависимости от настроения ребенка и времени суток от темно-зеленого до золотистого с зелеными крапинками, тонкие изогнутые брови, своенравный пухлый ротик и белые кудряшки, обрамляющие нежное, по-детски наивное личико.
Однако стоило маме или няне поступить вопреки желанию девочки, как наивное выражение мгновенно менялось на капризное или гневное. В Женечке просыпалась маленькая фурия, требующая полного себе подчинения. С большим трудом удавалось няне успокоить ребенка и уговорить быть послушной девочкой. Тамара Сергеевна, в отличие от няни, никогда даже не пыталась противиться капризам и требованиям дочери, выполняя практически любое ее желание. Если оно оказывалось в силу каких-то причин невыполнимым, то мама клятвенно обещала попросить папу помочь ей сделать то, о чем просила дочь. Роман Викентьевич в таких случаях был единственным спасением для жены, потому что Женечка немного побаивалась этого сурового крупного мужчину, не разделявшего дикий восторг жены в отношении дочери. Как-то вечером, когда родители думали, что Женечка спит, девочка подслушала их разговор:
— Ты бы, Тамара, поменьше сюсюкала с ребенком. Не нравится мне, как ты ее вопитываешь. Выпороть бы Женьку хоть разок хорошенько, от истерик сразу излечится, поверь мне. Ты пойми, дорогая, она тебе скоро на шею сядет и ножки свесит, если ты так будешь продолжать. Что значит «гениальная»? Обыкновенная она… — И, прерывая возражения жены, раздраженно добавил: — Нет, не слепой я! Конечно, для нас она самая умная и красивая, но нельзя же, в конце концов, изо дня в день внушать ребенку, что она — исключительная. Ты не хлюпай носом, нечего передо мной слезы лить, я не собирался тебя обижать… Ну вот… Началось…
— Черствый ты, Рома, сухарь. Солдафон…
— Заладила… Ну, знаешь ли, — воскликнул в сердцах Женин папа, видя, что жену не успокоить, — возьмусь я за вас обеих! Вожжами отхожу!
До вожжей, конечно, дело не дошло, но при папе Женечка была тише воды, ниже травы. Она инстинктивно чувствовала, что с ним не пройдет ни один номер из тех, что проходят с мамой. Один раз девочка пыталась прибегнуть к папиным авторитету и защите. Это случилось после драки с соседской девчонкой, оттаскавшей Женю за волосы. В тот раз она, захлебываясь злыми слезами, прибежала к отцу и, рыдая, заявила:
— Накажи, накажи ее… Дай ей как следует! Вожжами…
— Кого и за что я должен наказать?
— Эту дуру… Гальку… тетьки-Машкину… Отлупи ее!
Но папа не ринулся наказывать соседскую девчонку. Он посадил Женечку на колени, вытер сопли и слезы, успокоил и только после этого приступил к обстоятельному разговору. Когда выяснилось, что дочь сама оказалась зачинщицей ссоры, отец строго заявил:
— Ага… Все понятно… Больно, говоришь? Обидно? Ну так знай — поделом тебе досталось. Не задирай никого, если не можешь дать сдачи. — И после короткой, но весьма доходчивой нотации папа поставил Женю на пол и довольно чувствительно пару раз хлопнул ее по попе. — А это тебе, дорогая, от меня! Чтоб не жаловалась по пустякам.
Женечка хотела было зареветь, но быстро сообразила, что не стоит этого делать. Папа — не мама, с ним лучше не фокусничать. Маме она так и не рассказала об инциденте с соседской Галькой и о разговоре с папой.
Когда Женя окончила седьмой класс, Романа Викентьевича перевели служить в Ленинград. Поселились они на Васильевском острове, на Малом проспекте. В девятом классе Женя перешла в другую, престижную школу с английским уклоном. Отношения с одноклассниками после одного случая в самом начале учебного года как-то сразу не заладились. Ее не то чтобы полностью отвергли, просто игнорировали, словно Женя была пустым местом.
А случилось вот что. В конце сентября по инициативе ребят должно было состояться классное собрание. Одноклассники, видя, что Женя собирается уходить, попросили ее задержаться минут на десять. Одна из девочек подошла к ней вплотную и громко шепнула: