Глава 7

Следующая задача — жилье.

Странно я себя чувствую. Не по здоровью — нет. Внутри. Вот идет мне навстречу на той стороне улицы — майор. А меня отчего-то злоба душит. Он — здоровый, симпатичный мужик. С орденом да с медалями. А меня, глядя на него — с души воротит. Сапоги у него хромовые и форма из хорошего сукна пошита. И понимаю я, это — «крыса тыловая!». И злюсь я на него — помимо воли. Знающему человеку сапоги эти — мно-огое сказать могут. Они чисто парадные и воду пропускают, так что носить их можно только в городе. И совсем не по лужам и не в «поле». Мои-то в отличие от его — яловые.

Вот и переплелись, сжились со мной чувства мальчишки-фронтовика, изгрызенного вшами, весь жизненный опыт приобретшего в армии, да на фронте. Странно я себя чувствую. Ох, странно… Теперь уже и не понять, что от меня — старого циника, а что от восторженного юноши, на руках которого кровищи — не одному маньяку и не снилось. Переплелась и скрутилась — не разорвешь… злоба на чиновничью сволочь из моего времени — «Я вас туда не посылал!» и на сытых интендантов этого — «Всё выдано согласно норме!».

Вокруг меня город, живущий не очень мне пока понятной жизнью. Не улавливаю я его внутренний ритм. Не могу подстроиться. Пока «я чужой на этом празднике жизни».

А странно, на мой взгляд, тут все. Очень. Большинство народа в частично военной форме и сапогах. И бабы с платочками, повязанными на головах. Мужики и парни в кепках или фуражках. Калеки, нищие, блатные, пленные немцы — старательно прячущие глаза… Бабы недвусмысленно оценивающие ладного молодого «офицерика» — меня.

И серое все кругом — СЕРОЕ. И тусклое. Привыкший к разноцветью одежды, рекламы, домов… к ярким и блескучим вывескам — глаз невольно ищет этого и не находит. Есть у меня пока это ощущение — попадания в фильм. Ненастоящности. «Неделька — другая и все успокоится…», как поется в детской песенке. Пока же держусь, чуть настороже. И людей на улицах как-то непривычно мало. Адрес доброй старушки в Старом городе подсказала молоденькая сестричка в госпитале. А улицы тихие. Собачки из-за заборов почти не лают. И на улицах бродячих псов нет. Судя по всему — подъели. Местные скушали. Голод. Да и кормить собачку опять же надо. А тут своим не хватает. Вон и голубятен полно. Только голубей маловато. Скорее всего, по этой же причине. Заборы здесь непривычные. Глухие и высокие — не заглянешь с улицы во двор. Вся жизнь дома заботливо спрятана от чужих глаз. Вежливо стучу в глухую калитку. — Заходите!

— Здра-авству-уйте!

Старушка — хозяйка, опираясь на грабли, смотрела на меня. Понадобилось некоторое усилие, чтобы подобрать отпавшую челюсть. Ничего себе «старушка»? Старушка?! Да ей лет сорок — сорок пять. Она лет на пятнадцать младше меня старого! Весьма миловидное лицо с россыпью веснушек. Серые глаза, высокий лоб. Не худая и не толстая. Замызганное домашнее платье. Разбитые ботинки на ногах.

— Здравствуйте. Что вы хотели?

— Мне-е с-сказа-али жилье у-у вас мо-ожно сня-ать?

— А… Ну проходите. Присаживайтесь, — она указала на скамейку у дома. — В ногах правды нет.

— Вы откуда?

— И-из го-го… из больни-ицы…

— Вы раненый?

— Н-нет! — я отрицательно покачал головой. — Т-ту-ут — ш-шпана го-олову про-оломила. А-ам-мнези-ия у меня… — я теперь уже привычно достал справку с диагнозом.

Она внимательно прочла её. Потом посмотрела на меня.