Я промолчал… но начал понимать, что меня колотит от ненависти — чужой.

Чужой, но постепенно как-то становившийся моей…

Меня опаляли изнутри чужие чувства. Бились внутри какими-то волнами, что-то размывая. Взламывая защитную корку наплевательства на всё и всех. Смывался пепел со сгоревших надежд и погасших чувств. Ненависть подтачивала изнутри и билась как волна об утес, об тот черствый панцирь равнодушия, которым я оброс за многие годы и который помогал мне зачем-то жить.

«Ведь любил же ты когда-то?», — с невысказанной надеждой прозвучал голос.

«Любил…», — нехотя согласился я. С циничной усмешкой вспомнив сбежавшую от моего пьянства по выходе на пенсию, жену.

«Отомсти за меня, брат! Те, которые меня убили — бог с ними. Ты достань тех сволочей… — кто виноват…», — шепот бился внутри головы и уже начинал восприниматься, как мой собственный внутренний голос. «Я когда понял, что помираю… бога попросил!!!», — голос взлетел и опустился, «… и черта попросил… — душу возьмите — но отомстить дайте!!! Видать кто-то меня услышал…», — чужие слова и чувства распаляли меня изнутри огнем. Огнем почти забытых страстей молодости… Яркостью чувств, когда и я… вот так вот — искренне и чисто, мог любить и ненавидеть.

«Ты живи, брат!», — голос заторопился. «Чую я… — всё. Вышло оно… — время у меня. Так что? Отомстишь?».

«Зачем оно мне?», — задал я вопрос в никуда, то ли — самому себе, то ли — этому голосу-шепоту.

«Ты — честный… я знаю!», — с какой-то обреченностью заторопился голос. «Если пообещаешь — сделаешь…», — голос слабел.

«Оно мне надо…?», — я по-прежнему ничего не понимал. И тут сжигая себя, щедро бросая в стороны последние секунды жизни — чужая… или теперь уже моя ненависть — окаменела. Оледенила все внутри и плеснула черной вспышкой под сомкнутые веки… опалила… окаменила скулы до звона… И черной плитой упал мне внутрь кусок чужого знания или памяти… калейдоскоп непонятных пока мне картинок… с каждым появлением которой, приходило понимание, и чужое чувство отчего-то — становилось моим…

… свежий, ещё не оплывший под дождями могильный холмик на краю старого кладбища…

… какие-то нелепые завявшие полевые цветы на нем…

… слезы неверия и злого бессилия…

… крест, с прикопленной уже покоробившейся фотографией…

… злые слезы, бегущие по щекам и не приносящие облегчения… … лица каких-то баб-соседок с презрительно поджатыми губами и с повязанными по-старинному платочками…

… холеная простецкая морда с румянцем во все щеки…

… станционная темнота с яркими пятнами света и густыми тенями от привычно-ненавистной полной луны…

… чей-то голос на секунду отвлекший внимание…

Удар…

Тьма…