На одном боку баклажки была выцарапана полукругом надпись: «Смерть немецким оккупантам!» Ниже, под двумя перекрещенными автоматами: «Н. Сережин».

— Интересно, кому она принадлежала? Кто такой был этот Сережин?

— Не иначе как из штабных, — убежденно сказал Воронец.

— Почему вы так думаете?

— Эту флягу мы откопали на бывшем КП Мишутина.

— А вы уверены, что это был именно командный пункт и именно Мишутина?

— Само собой. Мы искали по плану, который прислал мне Гущин.

— С кем искали?

— С Матвеем Лыковым. Помните?

— Это тот тракторист с хутора?

— Он самый. Недавно из армии вернулся. Мы с ним весь район последнего боя мишутинской дивизии облазили.

— И что же вы намерены делать со своей находкой? — спросил Дружинин после небольшой паузы.

— Думаю Гущину послать.

— С какой целью?

— А чтобы выяснить, был ли у него штабной по фамилии Сережин.

— Вы полагаете, Гущин это помнит?

— Вполне возможно. Ведь он у Мишутина в то время весь штаб возглавлял, — горячо сказал Иван Тимофеевич. — Да и сама немецкая баклажка должна расшевелить его память: не каждый штабист такой трофей имел.

— Ну, допустим, Гущин припомнит этого Сережина. А дальше что?

— Что дальше? — переспросил Воронец, искренне огорченный, что обычно такой понятливый Николай Васильевич никак не может по достоинству оценить его затею. — А вдруг Гущину что-нибудь известно о судьбе Сережина? А этот Сережин, может быть, во время последнего боя находился вместе с Мишутиным. Вот, глядишь, и прояснится, что стало с комдивом — или погиб он, или...

В этом наивном замысле была своя логика. Хотя с таким же успехом можно искать иголку в стоге сена. Расчет на счастливую случайность. Но чтобы не обидеть Ивана Тимофеевича, Дружинин согласился: