– Да простят меня ясновельможные паны, – витиевато начал двойной резидент. – Быть может, я нарушаю ваш покой, – он ткнул пальцем в стены, а затем приблизил его к губам, демонстрируя возможность наличия чужих ушей, – но, быть может, шановному крулю, та и вам, пан Рейнар, угодно прогуляться верхом. Со мною три прекрасных арабских скакуна. Я выложил за каждого из них по пять тысяч ливров!

– «Роту ландскнехтов можно содержать больше года», – скаредно вздохнул Лис. – «Причем с шиком и отменной кормежкой».

Стоит ли говорить, что мы с Рейнаром не замедлили принять предложение именитого шляхтича. Короли королями, но в мире, откуда я, по уверению Лиса, был родом, пан Михал, вероятно, являлся нашим начальником. Увы, я не мог сказать это наверняка, но вот скакуны у него действительно были отменные. Окруженные на всякий случай двумя десятками гугенотов, мы направились к знаменитому Реймскому собору, в котором в день святого архистратига Михаила должно было состояться венчание на царство очередного короля Франции.

По уверению нашего гида, храм этот был чудо как хорош и на него следовало немедленно посмотреть, невзирая на ночную пору. Конечно, мы могли остаться в дворцовых покоях и разговаривать при помощи закрытой связи, но стены в них, вероятно, действительно имели уши, и согласитесь, довольно странно смотрится компания известных на всю Францию повес, угрюмо сидящих в молчании друг напротив друга. А разговаривать о чем-то друг с другом с включенной связью, конечно, можно, но все-таки несколько сбивает с мысли.

– Как у тебя дела, Вальдар? – спросил Дюнуар, когда мы остались сравнительно одни. – Как память?

– Плохо, – честно признался я. – В голове полно всякой ерунды. Какие-то отрывки, непонятные образы, странные воспоминания… Полный сумбур. Я уже уяснил для себя, что я не настоящий Генрих Наваррский, но кто на самом деле? – Мои плечи поднялись и печально опустились. – Человек из ниоткуда, следующий в никуда.

– Мы все, так или иначе, следуем из ниоткуда в никуда. Не отчаивайся, надеюсь, все образуется. Обычно в таких случаях память возвращается вдруг, как вспышка. Нужно лишь очень сильное переживание, как у нас говорят, стресс.

– Вся моя жизнь после взрыва Лувра – этот самый стресс, – вздохнул я. – И никакого результата. Правда, один старый астролог сказал, что память мне может возвратить Иоганн Георг Сибелликус, он же доктор Фауст. Вроде бы об этом же свидетельствует катрен Нострадамуса, переданный мне Конфьянс.

– Ну-ка, ну-ка! – оживился Мишель. – Что там накропал мой тезка?

– Все как обычно. – Я развел руками. – Полный туман и ничего определенного. Я пробовал расшифровать, но по большей части безрезультатно.

– Прочти. Давай я попробую. Обожаю всевозможные головоломки, – попросил меня пан Чарновский.

Начал цитировать я.

Такое вот послание через годы. Нострадамус прочитал его маленькой девочке Конфьянс де Пейрак, когда гостил в доме ее отца, с тем чтобы она повторила катрен мне, когда мы встретимся. Причем, заметь, мне, а не королю Наваррскому.

– Почему ты решил, что именно тебе?

– Потому что лев – это истинный Наваррец. Следовательно, я – его тень.

– Ну, это еще как посмотреть, – усмехнулся охотник за старинными загадками. – Есть еще какие-нибудь мысли по расшифровке?

– Весьма немного. Возможно, сабинянин – это и есть Сибелликус, то есть Фауст.

– М-да… М-да. – Пан Михал почесал затылок. – Занятная шарада. Действительно похоже на один из последних катренов седьмой центурии. Надо будет подумать на досуге. – Он вновь закрутил ус и шумно выдохнул воздух.

– Мишель, – воспользовавшись паузой, спросил я. – Скажи, о настоящем Генрихе Бурбоне что-нибудь слышно?

Резидент досадливо поморщился, точно от зубной боли: