«Кассета, – сказал он себе, – опять кассета. Капитан Головня – это только начало».
– У него кровь в моче, – сообщил фельдшер.
«Это что-то новенькое», – усмехнулся Вадим Николаевич про себя, а вслух произнес:
– Хорошо. Сейчас приеду, – и захлопнул крышку телефона.
«Вот так. Знай свое место, бандитский эскулап!» Он развернул машину и направился к синевшим вдали горам.
«В доме, где все происходило, меня не было, – рассуждал доктор, переезжая границу у реки Чандры, – я близко не подходил к дому. Госпиталь на другом конце села. Я даже не знал, кто к ним приехал и зачем. Между тем кассету мог взять кто угодно. Мало ли кому это нужно? Из того, что я возил Ивану, то есть Андрею, еду, ничего не следует. Ровным счетом ничего. Может, у Ахмеджанова и правда что-то не то с мочеточником? Ладно, посмотрим. Еще день-другой я выиграю, а потом, если повезет, бандитской мочой будут заниматься тюремные врачи Лубянки или Бутырки».
Чеченец сидел на камне перед дверью госпиталя и пил гранатовый сок из литровой банки. После операции он пил его в огромных количествах – восстанавливал кровь. Вышедший навстречу фельдшер нес в руках точно такую же литровую банку. В ней находилась жидкость, по цвету похожая на гранатовый сок. Не глядя на Вадима, фельдшер быстро произнес:
– Он мне не верит. Говорит, это кровь. Говорит, неправильно ты его лечишь.
– Ну, неправильно, так и не буду, – весело ответил доктор, – я свое дело давно сделал. Пусть теперь собирает консилиум, выписывает себе врачей из Кремлевки. – Он обращался только к фельдшеру, будто Ахмеджанова вовсе не было рядом.
– Ты не обижайся, доктор, – подал голос чеченец, – я таким цветом никогда раньше не мочился. Вот и решил тебе показать.
– Конечно, чтобы мочиться гранатовым соком, надо его не меньше трех литров выхлебывать в день. Все, Аслан. Сок отменяется. А то придется тебе сюда психотерапевта вызывать, от мнительности лечить.
Вместе с фельдшером Вадим зашел в госпиталь, осмотрел двух недавно прооперированных боевиков, дал фельдшеру несколько новых указаний. Пол в госпитале был грязным. Сегодня его не мыли. Вадим заметил это сразу и, выходя, небрежно бросил фельдшеру:
– Что ж грязь здесь такую развели? Ты бы позвал кого-нибудь, чтобы пол помыли. Все-таки госпиталь, а не казарма.
– Позову, помоют, – кивнул фельдшер и быстро взглянул Вадиму в глаза.
«Он ждал, что я спрошу про Ивана, а я не спросил. Они что-то сделали с ним ночью. Вероятно, пытались допросить. Господи, как можно допросить немого, слабоумного человека? Но он ведь сказал мне два слова, отдавая кассету: „Андрюха жив!“ Он мог говорить, но не хотел. Он вспомнил свое имя, но больше ни слова не произнес, сразу ушел, скрылся в темноте. Они могли пристрелить его просто сгоряча, чтобы сорвать злобу на единственном русском, который оказался под рукой».
Вадим не знал, что и как произошло на самом деле, но чувствовал: Андрюхи уже нет. Больше всего хотелось сейчас запереться в своем одиноком доме, встать под горячий душ, а потом поспать хоть немного. Он вдруг обнаружил, как страшно устал за эти дни.
Когда доктор ушел, Ахмеджанов подозвал фельдшера и тихо спросил:
– Ну что?
– Нет, – покачал головой фельдшер, – он не спрашивал про Ивана. Он только заметил, что пол грязный, и сказал: надо помыть.
Под дулом автомата Машу провели в какой-то каменный сарай с выбитыми окнами. Сарай находился между железной дорогой и шоссе. Рядом стоял крытый военный грузовик. Несколько вооруженных кавказцев курили, сидя на корточках или развалившись на траве.