– Отвечай! – Макарыч сильнее стиснул Мишины пальцы.

– Зарабо-о-тал... – выдохнул Чумаков.

– А налоги заплатил? – Череп улыбнулся еще шире, продемонстрировав красные влажные десны. – Че зенки пялишь? Больно? Будет еще больнее, обещаю. Ты нас шибко обидел, доктор. Тя никто в наш кабак не звал. Сам пришел или тя кто прислал – надо разобраться. Только один хрен, ушел ты погано. Нагадил и утек. Теперь держи ответ по понятиям, сявка. На чем ты, урод, бабки делаешь, меня не колышет. Под кем ходишь, док, интересуюсь. Кому с табуша отстегиваешь? Кто тя пасет? Кто доит?

– Если считаешь, что я тебе чего-то должен, – бери деньги и сваливай, – поспешил ответить Миша, не дожидаясь стимулирующего пожатия пальцев. – Стучать никому не стану. Сам вляпался по дури и...

– Заткнись! По делу базарь. Под чьей «крышей» живешь, док? По понятиям забьем стрелку с твоей «крышей», устроим разбор, сделаем предъяву. Козлом буду, если ты сам, не спросясь папы, к нам зарулил – тя сдадут со всеми потрохами. А не сдадут, так мы твою «крышу» с говном смешаем. Хоть ты под ментами ходишь, хоть под синяками, хоть под кем – понятия для всех едины. Просекаешь, фофан? Колись для почину, на кого пашешь, после побазарим, на кой, в натуре, беспредельничал. По новой начнешь гнать за черный «бумер», Макарыч те глаза выдавит. Врубился в расклад, борзый? А? Не слышу?

– Врубился...

Миша прикрыл глаза, которые ему обещали выдавить. Как вчера сказал богатырь с раненым плечом? «Все возможно, пока ты живой», – вот что он сказал. Ошибся подстреленный богатырь. В милицию, даже если бандиты сейчас же исчезнут, явиться и попросить помощи невозможно. Если у официально практикующего доктора на дому хранятся лекарства – это никого не удивит. Если же эти лекарства забирают бандиты (а Креветка скорее сдохнет, чем расстанется с баулом, полным таблеток), и еще они забирают без малого пять тысяч долларов, и еще вчера врач-ветеринар надебоширил в бандитском притоне, и еще... Множество больших и малых «еще», которые делают чистейшую правду слишком похожей на отчаянный вымысел. К тому же – вот она, милиция, рядом. Жалуйся сколько влезет капитану по отчеству Макарыч, авось пожалеет и выдавит всего один глаз вместо двух...

– А если ты один на льдине, доктор, если в одиночку, втихаря шакалишь, без «крыши», без зонтика – так уж и быть, как представитель закона, возьму тебя под свою защиту, – пообещал Макарыч елейным голосом, чуть сильнее сдавливая Мишины онемевшие пальцы. – Пять литров спиртяги плюс тонна гринов на закусь ежемесячно, и живи спокойно, работай, но сначала...

Закончить фразу Макарыч не успел. Его перебил звонок в дверь. Средней продолжительности «дзы-ы-нь» стерло улыбку с лошадиного лица Черепа, заставило Креветку вздрогнуть, а Макарыча застыть с разинутым ртом.

– Ты кого-то ждал, урод? – громким шепотом спросил Череп, буравя Мишу злобным взглядом.

– Никого я не жду! – огрызнулся Чумаков. – Не фига было погром устраивать! Соседи у меня очень нервные, не любят, когда шумно. Наверное, опять мужик снизу притащился... Вы бы переждали, пока ему звонить надоест, взяли баксы и свалили, а то он может участкового вызвать. Бывали уже прецеденты. Ни мне, ни вам на фиг не нужно, чтобы...

– Дзынь-дзы-ынь, дзы-ы-ы-нь! – На сей раз трель звонка не позволила договорить Чумакову.

– Участкового?! – Макарыч отпустил многострадальные Мишины пальцы и хлестко, сноровисто, будто дал пощечину, врезал Чумакову ребром ладони по горлу. – Срал я на участкового! Я сам милиция. Забыл, с кем дело имеешь, хрен моржовый?

Макарыч рубанул по Мишиной шее вскользь, расслабленной кистью. Напряги капитан кисть или стукни посильнее – последствия для Чумакова могли бы быть плачевными. Однако и хлесткого, небрежного капитанского касания Мише хватило с избытком. Дыхание перехватило, в глазах потемнело. Обеими руками Чумаков схватился за горло, съежился, уткнулся лбом в голые коленки.

– Не ссы, Череп! Разберемся с соседом... – Макарыч поднялся, оставив Мишу одного корчиться на забрызганном кровью из разбитого носа постельном белье, и двинулся к выходу из комнаты.

– Ты особо там не борзей, Макарыч. Лишний кипеж не в жилу, и хер его знает, сосед там, в натуре, или кто.

– Не учи ученого. Разберусь.

Макарыч прикрыл за собою комнатную дверь, очевидно, чтобы из прихожей не было видно последствий обыска, за какие-то несколько минут доведшего Мишино холостяцкое жилище до полного безобразия. Череп и Креветка замерли. Вытянули шеи, навострили уши. Чумаков же боялся даже случайно пошевелить травмированной шеей, но и он услышал, как замешкался Макарыч в прихожей, наверное, рассматривая в глазок визитера на лестнице, услышал очередную трель электрического звонка, затем знакомое пощелкивание замка, скрип давно просивших смазки петель и начальственный бас Макарыча: «Вам чего, гражданин?!» И сразу, без всяких пауз, чмокающий звук угодившего по животу кулака, смачный хлопок открытой ладонью, шелест одежды, тихое «ох», едва уловимое «ах», грохот упавшего тела и опять скрип петель, уханье закрывающейся двери, торопливое щелканье запоров, тяжелые приближающиеся шаги.

– Мудак! – с чувством высказался Череп. – Просил ведь засранца, как человека, не борзеть!

«Мудаком» и «засранцем» Череп обзывал, конечно же, Макарыча, ибо пребывал в полной уверенности, что потасовку в прихожей учинил ретивый костолом-капитан. Что Макарыч с ходу «разобрался» с соседом – любителем тишины, устроил абсолютно излишний «кипеж». Надо было похмелить мента, прежде чем идти на дело. Злой Макарыч с похмела и дурной – просто жуть!