– Авво, ю дронг!
Смех, «
– Ван дэй ми го лонг спэс, баэ ми го луклук олбаот лонг ол стар.
– Ю кранки вви!
«
Смех, и кто-то выпадает из виртуалья, продирая сонные глаза, реадаптируясь, кто-то поворачивает рыбу на гриле, кто-то зевает, кто-то улыбается, начинается драка, встречаются любовники, луна встает на горизонте, тени движущихся пауков мерцают на ее поверхности.
Под навесами. Под навесами. Где всегда сухо и всегда темно, под навесами.
Там, под навесами Центральной, по периметру гигантского сооружения располагается буферная зона, сито, отделяющее космопорт от городских кварталов. На Центральной можно купить что угодно, а то, чего не купишь там, можно найти здесь, под навесами.
Исобель закончила работу, ей нужно выйти обратно во вселенную-1, оставить капитанство, корабль и экипаж, выбраться из сима и встать на ноги; ревет кровь в ушах, стоило коснуться запястья, как Исобель ощущает, что кровь пульсирует и там тоже, а сердце хочет того, чего хочет, напоминая нам, что мы люди, мы хрупки, мы слабы.
Она миновала служебный туннель между этажами и вышла на северо-восточном углу порта, к улице Кибуц-Галуйот и старинной развилке.
Там было тихо и темно: пара магазинчиков, некошерная лавка, торгующая свининой, переплетная мастерская и складские помещения, давным-давно заброшенные, превращенные в звукоизолированные клубы, геноклиники и синт-эмпории. Она ждала в тени порта, обнимая стены, они казались теплыми, а станция всегда казалась ей живой, сексуальной, станция была как сердце, как бьющееся сердце. Исобель ждала, ее нод-имплант сканировал незваных гостей: цифровые подписи, тепло, еще движение – Исобель была девчонкой с Центральной, она могла о себе позаботиться, у нее имелся нож, она хранила бдительность, но теней не боялась.
Она ждала, ждала его прихода.
– Ты ждала.
Она прижалась к нему. Он был теплым, она не понимала, где у него заканчивается металл и начинается органика.
Он сказал: «Ты пришла», – и в его словах было удивление.
– Я должна была. Увидеть тебя снова.
– Мне было страшно. – Он говорил негромко, шепотом. Его рука на ее щеке; она повернула голову, поцеловала его плоть; ржавчина вкуса крови.
– Мы нищие, – сказал он. – Такие как я. Мы сломанные машины.
Она смотрела на него, старого брошенного солдата. Она знала, что некогда он умер, его переделали, разум человека киборгировали в чуждое тело, послали воевать – и умирать, снова и снова. Что теперь он живет на железном ломе, зависит от чужой милости…