— Мне показалось, что здесь, наверху, раздался какой-то шум. Что ты тут делаешь?

Эмму охватил нервный смех.

— Как ты меня напугал! Меня пронял холодный пот от ужаса в этой полутьме.

— Но что ты тут делаешь? — настойчиво спрашивал Дадли. Он оказался огромным в своей толстой клетчатой пижаме и заполнил собой весь дверной проем, будто намеренно мешая Эмме убежать от бдительного родственника. Она снова судорожно засмеялась:

— Я уже поняла, что дело, ради которого я сюда пришла, потребует слишком много времени. Поднимусь сюда завтра. В любом случае кто-то должен рассортировать эту старую ветошь и хотя бы избавиться от ненужного хлама. Кое-что подойдет для распродажи на благотворительном базаре. Но большую часть старья, по-видимому, придется сжечь.

— Ты, как всегда, права. Сделать это надлежало уже давно. Но, Эмма, моя дорогая, никто не сортирует вещи среди ночи.

— По правде говоря, я искала письмо или клочок бумаги, на котором дети могли прочесть одну любопытную фразу. Мне показалось странным, что Луиза в своем послании Барнаби использовала почти те же самые слова, которые распевали девочки дня два назад. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Сознание Эммы постепенно затуманивалось, снотворное, которое она приняла, уже начало оказывать свое действие и комната медленно поплыла перед ее глазами; особенно поразило Эмму появление огромной тени Дадли, движущейся по потолку: казалось, бесплотный великан готовится к прыжку.

— Я тебя совсем не понимаю, — донесся до нее негромкий, но ясный голос Дадли. — Отрывочная фраза, письмо, загадочные слова, которые распевали девочки?..

— Старое письмо. Возможно, какая-то юная женщина написала его твоему прадедушке. Это звучит фантастично? — Эмме хотелось узнать мнение Дадли.

— Крайне фантастично, — не колеблясь ответил Дадли. Он посерьезнел, но не утратил присущей ему мягкости в обращении. — Эмма, дорогая, мне кажется, у тебя расшатались нервы. Да это и неудивительно после пережитого всеми нами стресса. Ты должна перенести на утро свой мифические поиски. Позволь мне помочь тебе спуститься по лестнице.

Тускло освещенный заброшенный чердак с пляшущими по стенам и потолку тенями был только фрагментом кошмара, мучившего Эмму, как страшный бесконечный сон. Она протерла глаза и подумала, что, если бы не ускользающая от ее все еще затуманенного сознания важная деталь, ключ к разгадке старого письма и душещипательного опуса Луизы был бы у нее в руках. Но сейчас все ее усилия бесполезны. Она слишком устала.

— Да, пойдем, — ответила она Дадли. Казалось, ее голос доносился откуда-то издалека. — Как хорошо, что ты нашел меня здесь. Иначе я заснула бы на старом тряпье. Кому принадлежала эта одежда, Дадли?

Он твердой рукой взял ее под локоть и повел вниз.

— Алый бархат… тюрбан… — бормотала она заплетающимся языком.

Они были уже на втором этаже, осталось несколько шагов по коридору до ее спальни. Яркий свет слепил Эмму. Она снова приложила руку к глазам, перед которыми все еще мерцал алый бархат.

— Кому все-таки принадлежали эти наряды? — настаивала она.

Дадли что-то ответил, но, наверное, она неправильно его поняла. Ей послышалось, что он сказал: «Шлюхе». Разумеется, он не мог выразиться так грубо — это не в его, как правило, учтивой манере.

Барнаби еще не ложился. Перед Эммой пробралась широкая и пустая кровать. Обессиленная женщина сделала последнюю отчаянную попытку стряхнуть с себя обволакивающий сон. Она поступила неосмотрительно, приняв снотворное, поскольку крепко спать в этом доме небезопасно. Но почему? Мысли Эммы путались; она залезла под одеяло, положила голову на подушку и заснула.

Утром ей не удалось осуществить свой план — разыскать на чердаке письмо и разгадать его тайну, — поскольку пришла телеграмма от Сильвии.