Поправив вязаную шапочку, я заулыбался довольно, и тут, словно вторя студенческим радостям, солнышко рассупонилось, снимая с себя белые облака с сизой опушью. Москва заиграла, заблистала отражениями в живых лучах. И туманящийся шпиль МГУ, и белая «летающая тарелка» цирка, и узорная кладка кинотеатра «Прогресс» высветились ярче и четче, будто в первые дни весны.

Вдохнув полную грудь холодного воздуху, пахнущего ночной порошей, я бодро зашагал к ампирному Дому преподавателей. Прореха в тусклой зимней хмари распускалась все шире, оголяя блекло-голубое, словно вылинявшее небо, а негреющий солнечный свет зажигал мириады высверков — бликовали окна и витрины, хромированные бамперы малолитражек и выпуклые стекла автобусов. Свернув, юркнула за угол «Волга» с длинными усами антенн — наверное, кагэбэшная «дублерка» с моими прикрепленными.

Мельком меня задела странность: перекрестный поток машин на обеих магистралях редел. По проспекту Вернадского еще неслись «ГАЗоны» с хлябающими бортами, взрыкивали кургузые, заляпанные известкой «МАЗы», сыто урчали «Жигули» с «Москвичами», а по Ломоносовскому прокатился желтый коробчатый «Икарус» — и движение иссякло.

«Гигантская флюктуация!» — подумалось мне рассеянно.

У громады Дома преподавателей скромно серела телефонная будка. Набрав номер Быкова, я терпеливо выслушал три гудка, а затем холодная трубка отозвалась простуженным голосом:

— Алло?

— Григорий Алексеевич, это Гарин!

— А-а, Миша! А тут уже Арсений Ромуальдович подошел, расставил всё…

— Работает? — кисло спросил я, чувствуя прилив раздражения.

«Тогда на фига переться в такую рань?!» — возопила не выспавшаяся натура.

Будто уловив перемену в моем настроении, провод донес булькающий смех.

— Миша, не уходите, мы сейчас спустимся!

Хмуро кивнув, как будто Быков мог меня видеть, я повесил трубку. А по ту сторону застекленной двери творилось нечто пугающее.

Совершенно опустели оба проспекта, и знакомый, приевшийся рокочущий зык, складывающийся из рева сотен моторов, стих до нуля — я отчетливо слышал, как скрипит снег под ногами прохожих, как вперебой чирикают драчливые птички на голых ветвях раскидистого вяза.

Непонятная тишина напрягала, но тут слух уловил возвращение дорожного шума — слабый, дрожащий, он нарастал, звуча глухо и монотонно. Оглянувшись, я увидал в стороне университета приземистые горбатые силуэты защитного окраса — шла колонна БТР-70.

По мне мурашки галопом пробежались, а заполошные мысли раскрутили колесо ассоциаций.

«Значит, не сон?! Не сон это был!»

Надрывая движок, броневики обогнал суетливый «УАЗик», напрямую бросаясь к Дому преподавателей. Подпрыгивая на бордюрах, «козлик» газанул, разметывая колесами лежалый снег, и резко затормозил в двух шагах от меня. Хлопнув дверцами, выскочили двое плотных парней лет тридцати. Ниже пояса — джинсы и берцы, выше пояса — пилотские куртки-«шевретки». А не эти ли двое следили за мной, гоняя на «Жигулях»?

— Ностромо? — властно обронил молодчик азиатской наружности, по виду — казах или киргиз. На плече у него висел «Калашников» с откидным прикладом.

— И чё? — «закосил» я под дурачка.