— О, да, — Амалия-Габриэла похлопала Анну Гавриловну по руке. — Это была весьма правильная идея пригласить меня. Русские дамы в этом плане несколько более скромны, нежели мы, француженки, которые любят жизнь во всех ее проявлениях. Я всего лишь напомнила ее высочеству, что она выходит замуж не за одышливого старика, как это вполне могло произойти, а за весьма привлекательного молодого мужчину, с которым ее ждет немало удовольствий, — Анна Гавриловна почувствовала, как у нее порозовели скулы. Амалия-Габриэла права, ей бы никогда в голову не пришло утешать государыню подобными словами.
В этот момент распахнулась дверь и в будуар влетел Орлеанский шевалье, уже одетый к торжеству, слегка оплывший, но трезвый, только вот с мокрой головой. Создавалось ощущение, что его долго макали в бочку с водой головой, пока он достаточно не пришел в себя, чтобы выполнить свои несложные обязанности посаженого отца. После этого он снова мог приступить к своим алкогольным излияниям, чем он и занимался с тех самых пор, как встретился в Петербурге с братьями Шуваловыми. Они даже не помнили, как вернулись в Москву. Но сейчас это было не важно. Важным оставалось то, что он должен был проследить, чтобы на этот раз Филиппа вышла наконец-то замуж, положив конец тем неприятностям, что свалились на Бурбонов в частности и из-за нее.
Воронцов наконец нашел нужные букеты цветов и их разобрали фрейлины, а юные братья Толстые ожидали, когда выйдет Филиппа, чтобы приготовиться нести тяжелый шлейф ее платья до самого алтаря.
— Запомните, вы ведете невесту до западной стены храма, где будет ждать жених. Там вы вручаете ее руку жениху и до алтаря они идут уже в сопровождение свидетелей таинства, которые будут держать на ними венчальные венцы до тех пор, пока священник не возложит им их на головы, — Анна Гавриловна говорила по-французски, пытаясь донести до Филиппа все тонкости церемонии.
— Я помню, мадам, не волнуйтесь, — Филипп Орлеанский ухмыльнулся, и тут дверь в спальню открылась и вышла невеста. — О, Боже, я даже не представлял, что ты такая красивая, — выпалил он, увидев Филиппу. Сделав шаг, он поцеловал сестру в лоб и набросил ей на лицо и плечи полупрозрачную фату. — Поехали, выдадим тебя уже за этого русского варвара. Кто-то же должен облагородить эту страну, — и он поморщился, ощутив на себе взгляды, полные негодования.
Два дня назад мы сосватали Варвару Черкасскую за Петьку. Это было немного глупо и очень эпично. При этом все мы находились в легком подпитии, провожая мои последние деньки в качестве холостяка. И вот теперь я стоял у стены в церкви, чувствуя, как у меня потеют руки. Народу на свадьбу прибыло столько, что я даже боялся смотреть в расходную сказку. Ладно, ужасаться будем потом, а сейчас уже совсем скоро подъедет Филиппа, и мы наконец станем мужем и женой.
Почувствовав чей-то напряженный взгляд я оглянулся. Александра Меншикова стояла недалеко от меня, и это было очень почетно и сразу же показало всем, что Меншиковы прощены. Когда протеже Репнина Голицкий прибежал просить меня об аудиенции для этой крали, я не сразу, но согласился. Поговорили мы хорошо. Она оказалась умненькой, начитанной и радеющей за всех девушек России. Побывав в шкуре полунищей ссыльной, Александра поняла, почем фунт лиха и уверила, что сделает все, чтобы девушки имели шанс хотя бы получить приличное образование. Мы сошлись на том, что я выделяю земли в Петербурге и, после того как Растрелли закончит восстановительные работы в Кремле, я найму его для проектирования и строительства института благородных девиц. С одним условием: обучаться там будут не только благородные девицы, но и купеческие дочки и даже мещанки, из небедных, естественно. Александра подумала и ответила согласием. И после окончания свадебных торжеств ей предстояло нелегкое дело поиска меценатов и попечителей, кои смогут содержать этот совершенно недешёвый проект. На ней же будут учителя. Для этой цели я рекомендовал Александре отправиться за границу, пока здания все равно нет. Она приняла все мои условия и мы «ударили по рукам». Ее брат, кстати, пока что молчит и не говорит, чем хочет заняться. Вот только приличную часть денег, выделенную им с сестрой, тратит на чернила и тушь, и по словам моих соглядатаев все время что-то чертит, запершись в некоем подобии мастерской. Не знаю, во что это выльется, поживем, увидим.
Со стороны входа в собор послышались приветственные крики, и я почувствовал, что бледнею. Так я не волновался, когда читал письмо посланного к Надир-шаху Шафирова. От ответа Надира зависело очень и очень многое. И он-таки ответил согласием на пару пограбить Индию. Об османах речи не шло, ни я, ни он пока ее не поднимал. Посланный к башкирам Салтыков также отписался, что они поломались недолго для видимости и согласились влиться в армию Надир-шаха под знаменами Российской империи. Вообще, я сделал им предложение, от которого сложно было отказаться. Лично я бы ни за что не отказался – добычу поделить пополам. Половина всего, что они захапают отойдет казне, а вот с другой половиной они могут делать, что пожелают. С моей стороны им в помощь были все имеющиеся на вооружении виды огнестрельного оружия. Так что ломались они недолго, и уже вовсю готовятся к походу, а Петр Семенович уже даже вернуться к свадьбе успел.
Двери распахнулись и я увидел Филиппу. Вечно пьяный шевалье подвел ее ко мне, и мы двинулись по проходу к алтарю. Чуть в стороне шли Петька и Варя, которую Филиппа выбрала в свои свидетельницы. Я думал, что ее отец лопнет от гордости. Князь Черкасский выпятив грудь колесом уже вторую неделю ходит, с тех пор, как Варвара ему объявила о выборе государыни. Может быть поэтому он и согласился так быстро дочь за Петьку выдать? Не важно это в самом деле.
Дойдя до алтаря, мы встали на белоснежное полотенце, а свидетели остались стоять чуть сбоку и сзади. Им еще предстояло держать над нашими головами венчальные венцы. Капля горячего воска упала мне на руку, и я вздрогнул, опустив голову и увидев, как застывает на коже светлое восковое пятно. Я что-то пропустил? Ах да, нам уже вручили венчальные свечи. О чем там отец Симеон спрашивает меня? А, является ли мое желание венчаться искренним и твердым? Ну, конечно, отец, иначе зачем я вообще сюда приперся? Задав аналогичный вопрос Филиппе, священник приступил к службе. Я воспринимал едва ли половину от того, что происходило. Речь отца Симеона попадала в мой мозг какими-то короткими отрывками.
— …Венчается раб Божий Петр рабе Божией Елизавете… — как во сне я надел на палец Филиппе серебряное колечко.
И снова меня отключило. При этом мысли лезли в голову совершенно непонятные и не относящиеся к происходящему вообще никаким образом. Например, о том, как мы набирали экипажи для одиннадцати судов и оправляли их во Францию, усилив естествоиспытателями и мешками с нашими продуктами, утвержденными Морским кодексом. Или как ко мне прибежал взволнованный Лерхе и сообщил, что Ломоносов сумел выделить каким-то образом марганец. Вообще-то названия у вещества еще не было, но я посоветовал им назвать его марганец. Так вот, Лерхе был в диком восторге от перманганата калия, в мою бытность известного как марганцовка. Единственное, что посоветовал ему не слишком усердствовать, так как, если судить по свойствам открытого вещества, оно может не только очистить раны и предотвратить заражение, но и сжечь все к чертовой матери, и отравить напоследок. Но сам марганец – это хорошо, и его нужно начинать добывать. Один из промышленников – Елкин Константин, который занимался древесиной, согласился начать разрабатывать породу и выделять из нее марганец, а Ломоносов был послан ему в помощь, чтобы придумал, как наладить массовое производство. Я понимаю, что его еще не изучили, но я-то знаю перспективы, к тому же всегда можно отбрехаться просьбами Лерхе. Впрочем, это-то как раз не страшно, других-то антисептиков, кроме дико токсичной карболки пока нет, так что и марганцовка по первости на ура пойдет.
— …Венчается раба Божия Елизавета рабу Божиему Петру, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь… — золотое кольцо, совсем простое, тонкий ободок без малейших украшений наделся мне на палец дрожащей рукой, которую я незаметно пожал, ободряя Филиппу.
Из Англии курьер привез кусок каменного угля. Который уже начали понемногу применять ушлые англичане. Я знаю даже, где его взять. Вот только в Сибири это пока проблематично, а западнее… хм, как бы не еще проблематичней. Сечь прекратила быть и восстанавливать я ее не собирался, так что практически вся территория, где можно добывать уголь сейчас под ногайцами, а те, которые чуть севернее расположены, завоеваны совсем недавно, и там пока нужно порядок навести. Так что это еще один повод для меня Крымского хана за гланды взять. Чтобы добывать уголь, который держит достаточную температуру, чтобы сталь можно было плавить. Или все-таки Сибирь? Черт, надо с Демидовым списаться. Если впряжется, то потомственное дворянство он, считай уже отбил, а за дорогу я его графом сделаю.
— …Положил на главы их венцы, — на голову лег венец, который все это время держал над моей головой Петька. Я покосился на Филиппу, которой венец был немного большеват и так и норовил сползти на лоб, но она мужественно терпела это неудобство.
Больше думать было не о чем, потому что нам сунули под нос чашу с вином, из которой следовало отпить, а потом наши руки связали епитрахилью, и повели вокруг алтаря. Мальчишки Толстые едва успевали за нами, неся длинный тяжелый шлейф платья Филиппы. После этого с нас сняли венцы, предупредив, что они как бы снимаются на восьмой день, и объявили мужем и женой, разрешив мне поднять фату и поцеловать уже жену.
Откинув тончайшее кружево, я несколько секунд смотрел на нее, затем наклонился и прошептал прямо в губы.
— Какая ты красивая, как же мне повезло, — после этого поцеловал. Все. Аминь. Она моя жена, и пускай Филиппок хоть собственное жабо сожрет. Не мои проблемы, что он оказался идиотом, проворонившим такое счастье.
Глава 20
Почти месяц гардемарины отрабатывали на практике все то, чему их учили уже почитай год. Алексей Белов уже и не помнил, когда он столько лазил по реям, расправляя самые настоящие паруса. Но даже мытье палубы не так сильно его утомляло, как нытье некоторых представителей знатных фамилий, коих отцы сунули в школу, как только узнали, что без надлежащего образования по повелению государя Петра Алексеевича, путь на службу заказан для всех. Да еще и окромя этого, без службы ко двору, почитай, что и вовсе не допускали. А все потому, что Петр Алексеевич был категорически против праздного образа жизни. Как признался Мордвинов, который прикатил бочку вина в школу и велел устроить выходной в честь женитьбы государя, Петр Алексеевич, в то время как был в Петербурге по делам, в сердцах сказал ему и Сиверсу Петру Ивановичу, что ему надоело то, что он работает с утра до ночи, а кто-то может позволить себе праздно развлекаться. Сначала чуток подвыпившие гардемарины даже не поверили, ну чем может быть таким занят император, пока он, Лешка Белов, не рассказал, что не хотелось бы ему самому вот так ничего не делать. Уж лучше по реям лазить и палубу драить, чем сидеть по маковку в бумагах в то время как тебе с двух сторон что-то пытаются донести и при этом переорать друг друга. Что тогда поразило Белова, это то, что сам государь вроде бы даже слышал этих двоих, говорящих одновременно и даже понимал, что они орут. При этом он читал какую-то бумагу, написанную на иноземном языке. Это произошло в тот раз, когда Мордвинов отправил его отдать какие-то бумаги во дворец.