— Воля государя, — вздохнул секретарь и отвел глаза.
Да, при Николае Павловиче можно было вылететь и за политическую неблагонадежность. На подобных делах сам покойный государь оставлял резолюции.
Но не при Александре Николаевиче! Да и какая неблагонадежность! «Колокол» читал — да. Но кто ж его не читал!
— Это связано с вашими статьями, — гладя в стол, пояснил секретарь.
Ну, конечно!
Только вина-то в чем? Недостаточная обоснованность научных выводов? За это исключать?
Да, не было бы статей — не было бы и карикатур на великого князя. Но не Склифосовский же их рисовал!
Он пошел, куда глаза глядят. Было холодно, лужи подернулись тонким ледком, отражавшем серое небо. Шел пар изо рта.
Вскоре он обнаружил себя на Большой Лубянке возле магазина «Все для охоты и путешествий». Не случайно обнаружил, конечно.
Сколько он скитался по этим улицам!
В Татьянин день толпы студентов гуляли по Москве до поздней ночи, ездили, обнявшись, втроем, вчетвером, на одном извозчике. Толпами вываливались из Университета на Большую Никитскую и, с пением «Gaudeamus» шли к Никитским воротам и Тверскому бульвару, оседая в местных ресторациях, чайных и пивных.
Оставить все это? Вернуться в теплую Одессу, где окончил гимназию.
Ни с чем вернуться? Изгнанным и опозоренным?
И он толкнул дверь в оружейную лавку.
Хозяин пытался соблазнить его кольтами и лефоше, но было бы на что деньги тратить! И он купил тульский капсюльный пистолет за три целковых.
Склифосовский вернулся домой и сел за начатое письмо.
Но текст не шел, слова казались глупыми и неуместными, и он ограничился короткой запиской:
Ваше Императорское Высочество, Александр Александрович!
Мне предписано государем оставить университет и покинуть Москву. Безусловно, я не должен был публиковать результаты, недостаточно проверенные и обоснованные. Простите, это моя вина.
Он дошел до почты, еще закрытой по причине раннего утра, и опустил письмо в темно-зеленый почтовый ящик у дверей.