ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ДРУЗЬЯМИ

Вот они, мои старые друзья! Как они дороги мне, эти люди, с которыми уже давно связали меня жизнь, работа, дружба! Я нахожу их в избах крохотной прифронтовой деревушки — они вповалку лежат на соломе и спят. Они отдыхают, вернувшись с передовой, где их замещают сейчас другие товарищи. Они уже притерпелись к адским звукам фронта. Разорвись даже по соседству бомба, они только перевернутся на другой бок и снова заснут, — ведь сон на фронте, наряду с едой, самое главное. Впоследствии и я привык спать всегда и везде: в грузовике, на снегу, на жесткой скамье, на печи, в разрушенном хлеву. Если же под боком окажется охапка сена или соломы — чувствуешь себя просто в раю. Спать можно не только лежа, но и сидя, стоя, спать можно даже на ходу. На фронте никогда не удается всласть выспаться, и каждая минута отдыха дороже всего на свете.

Кто-то проснулся и увидал нас. В избе поднимается такой гвалт, что и другие начинают просыпаться. Мы целуемся с знакомыми, хлопаем друг друга по плечу, вопросы и ответы сыплются со всех сторон. Друзья собирают для нас ужин.

С этими душевными друзьями и замечательными патриотами мы вместе строили Советскую Литву. Тогда мы много работали и мало спали, совсем как сейчас. Сколько вынашивали планов, сколько мечтали о счастье родного края, которому мы отдали пыл молодости, все свои силы и бессонные ночи! Фашизм отнял у нас родную землю, жен, детей, родителей и братьев. Но мы продолжаем начатое дело. Мы только изменили характер работы.

Вот я среди них. И не первый раз. Мы сидим вокруг стола, на котором светится коптилка из снарядной гильзы. Окна плотно зашторены. Усталые глаза покраснели от недосыпания. Лица небриты, — сегодня, вернувшись с передовой, бойцы еще не успели побриться. Жесткие руки, задубевшие от работы и мороза, подпирают подбородок. Я рассказываю им о вестях, которые доходят до нас из Литвы, о том, что пишут газеты американских литовцев о войне и о них — наших бойцах. Все это им очень интересно. Вот молодой парень, крестьянин из-под Укмерге, даже рот разинул, слушая мои рассказы. В конце стола сидит пожилой задумчивый человек, кузнец из Мариямполе.

— Вот гады! — негромко говорит он, не поднимая глаз.

— Кто? — переглядываются товарищи.

— Ясное дело, кто…

И все знают, о ком он. Его жена в первый день войны погибла от фашистской бомбы на Костельной улице, где у них был домик. Домик сгорел, а вместе с ним и двое детей кузнеца. Он остался один как перст. Прибыл сюда, на эти занесенные снегом поля, чтобы мстить убийцам.

— Злится, что пока только шестерых фашистов уложил, — говорит бывший председатель волкома из-под Таурасе. — Клятвы своей не сдержал.

— Ну-ну-ну… — мрачно бормочет мариямполец. — Я-то выполню, что пообещал. Сказал еще в Литве: за свою семью должен убить хоть сотню фашистов. Война-то еще не кончилась.

И все замолкают.

— А если убьют?

— Это уж нет, братец, — говорит мариямполец. — Пока не уложу, сколько наметил, меня ни мина, ни пуля не тронет.

Открывается дверь, и рослый воин в ушанке отдает честь. В полумраке избы все сразу узнают его.

— Йонас, наш Йонас! — кричат бойцы, и я сразу вижу, что он здесь любим.

И я узнаю его. Это же старый мой друг Йонас Марцинкявичюс!

Мы бросаемся друг к другу в объятия. Он крепко прижимает меня к широченной груди.

— Вот и хорошо, — говорит он, похлопывая меня по плечу. — Вот и замечательно, что приехал. А я-то думал — приедет кто-нибудь из приятелей или нет? Путь далекий, нелегкий… Вот и хорошо. Вот и чудесно, что приехал…

Мы смотрим друг на друга, ищем перемен. Нет, Йонас остался таким, каким был.