– За ужином, верно, что-то съел несвежее. Ты, братец, ступай, позови лекаря из второго полка, Ивана Тимофеевича, он толковей других будет.
Денщик побежал будить лекаря, а по дороге разбудил и адъютанта. Когда пришел вызванный Иван Тимофеевич, больной пожаловался ему на боль в желудке и тошноту. Вскоре его вырвало. Затем приступы рвоты стали повторяться все чаще. Лекарь обнаружил у генерала сильный жар и велел ему принимать жаропонижающие средства. Были употреблены и другие способы: больному сделали промывание желудка, дали отвар ромашки. Однако ничего не помогало, Бибиков чувствовал себя все хуже.
Разбудили и других докторов, бывших в войсках, устроили консилиум. Общее мнение склонялось к тому, что генерал подцепил где-то холеру – эта скверная болезнь бродила по Яику, в Бугульме, накануне прибытия туда армии, среди жителей было несколько случаев заболевания. А один из докторов высказал предположение, что виновата не болезнь, а яд, что генерал был отравлен во время ночного пиршества.
– Уж больно скоро протекает болезнь, – заявил этот лекарь. – При холере, хотя она и есть болезнь опасная, такой скоротечности не бывает.
Это мнение сначала было встречено в штыки. Однако адъютант командующего, услышавший споры медиков, решил на всякий случай увидеть петербургского курьера Кульчицкого и задать ему пару вопросов. Ведь именно гонец из Петербурга на празднестве сидел рядом с командующим и мог что-то подложить ему в кушанья либо в вино.
Размышляя таким образом, адъютант отправился на сеновал, где должен был коротать остаток ночи столичный гонец. Однако никакого Кульчицкого на сеновале не оказалось. Такое впечатление, будто он сюда вообще не заходил – сено было даже не примято. А когда адъютант навестил конюшню, он увидел, что в деннике отсутствует и конь, на котором приехал гонец.
Адъютант, уже сильно встревоженный, поспешил доложить об исчезновении гонца генералу Голицыну – он был старшим по чину после Бибикова и должен был его замещать. Вместе с генералом они вошли в кабинет командующего, чтобы еще раз взглянуть на письмо, привезенное гонцом. Каково же было их удивление, когда среди бумаг, лежавших на столе, они не обнаружили письма! По-видимому, оно исчезло вместе с доставившим его гонцом. У генерала Голицына даже возникло предположение, что никакого письма и не было, и он поспешил к другим участникам празднества, чтобы расспросить их. Они же подтвердили, что своими глазами видели письмо, которое Бибиков держал в руках.
Между тем командующему становилось все хуже. Приступы рвоты учащались, жар усиливался, Бибиков на глазах слабел. И в десять часов утра следующего дня, несмотря на все усилия докторов, произошло худшее – командующий армией генерал Бибиков скончался. В Петербург тут же было отправлено соответствующее донесение. В нем в качестве причины смерти командующего была указана холера. О каком-либо письме из столицы соратники Бибикова решили не упоминать. Ведь было непонятно, как об этом писать: как о чьей-то шутке или как о злом обмане? В конце реляции сообщалось, что войска ждут назначения нового командующего.
Ждать полкам пришлось восемь дней: быстрее ответ никак не мог быть доставлен. Но и когда он пришел, армия не тотчас пришла в движение. Дело в том, что в письме, полученном из Петербурга, командование войсками вверялось не Голицыну, а почему-то другому генералу, Щербатову. Генерал Голицын тотчас отослал в столицу новую депешу, в которой просил подтвердить приказ о назначении Щербатова – нет ли здесь ошибки. Возникла переписка, которая заняла еще три недели. В конечном итоге командовать войсками поручили генералу Михельсону.
В результате всех этих событий казацкий император Емельян Пугачев получил целый месяц передышки. Это время он использовал с большой пользой. Бунтовщики снова собрали свои рассеянные отряды, к Пугачеву подошли казаки под командованием его старого соратника Овчинникова. С этими силами он 5 мая штурмовал Магнитную крепость на Верхнем Урале и успешно овладел ею. Мятеж как бы обрел второе дыхание, его пожар грозил охватить весь Урал.
Глава 11
В канун нового, 1774 года генерал-майор Александр Суворов, успевший отличиться на полях сражений в Пруссии и Валахии, принял решение вступить в брак.
Такое решение далось храброму военачальнику не без труда. Он не интересовался женщинами, никогда за ними не ухаживал и, дожив до сорока четырех лет, пока что не имел сердечных увлечений. Он вообще относился к женщинам снисходительно и с некоторым презрением. Была бы его воля – он бы вообще не женился. К чему? В том единственном деле, к которому лежала его душа, к которому он стремился со всей страстью – в деле военном, – женщины были лишь помехой. Суворов искренне считал, что неудачи многих военачальников объяснялись наличием у них жен и детей – душа такого полководца была разделена, и армия не была их единственной страстью.
Да, по своей воле Александр Васильевич не стал бы вступать в брак. Но, кроме его воли, была еще воля его отца, Василия Ивановича. Он-то как раз хотел, чтобы сын женился, хотел иметь внуков, наследников славного рода шведского воителя Сувора, в XVII веке прибывшего на Русь и поступившего на службу к царю Михаилу Федоровичу. Сын Александр отца уважал и против его воли пойти не мог. «Меня родил отец, и я должен родить, чтобы отблагодарить отца за мое рождение», – говорил он своему адъютанту и преданному другу Фридриху Антингу.
Но еще важнее было другое соображение, более высшего порядка. Александр Суворов считал, что жениться и заводить детей мужчина обязан, потому что так велит Бог. А в Бога Суворов верил истово и никаких колебаний на этот счет никогда не испытывал. «Богу не угодно, что не множатся люди», – говорил он тому же Антингу, объясняя свое решение о браке.
В этом Александр Васильевич действовал так же стремительно, как воевал и как вообще все в жизни делал. Невесту, княжну Варвару Прозоровскую, представительницу древнего и знатного рода, он не выбирал – за него выбрал отец. Ну, а раз самое трудное и муторное дело было сделано и никакого ухаживания и пожимания ручек не требовалось, можно было не тянуть. Одолев очередное турецкое войско под городом Гирсово, Суворов отпросился в отпуск и поехал в Москву. Сразу же по приезде он сделал предложение невесте, получил согласие и стал готовиться к свадьбе. Перед самым Рождеством состоялось обручение, а свадьба была назначена на январь следующего года.
Следует заметить, что семье Прозоровских это самое согласие далось нелегко – не легче, чем жениху решение о браке. Невеста, впервые увидев будущего мужа, пришла в ужас и жаловалась маменьке:
– Уж до чего страшен, до чего страшен, слов нет! Словно крокодил какой, про которого в книжках пишут. И нравом странен. Что это он все букой смотрит? Пока в гостиной сидел, слова мне ласкового не сказал. А уж чтобы стишок в альбом написать, о том и речи нет.
– Воду с лица не пить, – отвечала на то маменька. – Стерпится – слюбится. А что стишков не пишет – на что они тебе? Ты у нас, чай, не монашка, чтобы книжки читать. Да и то рассуди, душа моя, – если мы его сейчас отвергнем, когда другой жених подвернется?
Это было серьезное соображение. Варваре шел уже 24-й год, в девках она явно засиделась. Еще годик – и не дождешься жениха, уже никакого. И потом, в Москве было известно, что «странный нравом» корпусной командир Суворов люб императрице Екатерине Алексеевне, что государыня отличает его от других генералов и следит за его успехами. А это многое сулило в будущем.