— Как попадают…

— А чуть подробнее?

— Прошлой зимой, под Москвой. Танкист я, а теперь вот канавы копаю, во славу ихнего фюрера…

— Нравится?

— Что «нравится»?

— Ну, канавы для оккупантов рыть.

— Да все лучше, чем в концлагере сдохнуть. Вы лучше скажите, зачем вы дяденьку кокнули?

— Какого такого «дяденьку», фигов ты племянничек?!

— Ну, того, что за мной шел, с винтовкой.

— Конвоира, ты хочешь сказать? Так нет его более, вон он, в кустиках валяется… А тебе что — его жалко?!

— Да господь с вами, капитан. Я просто подумал, что вам его для начала надо было допросить, а уж потом кончать…

— Ну, извини. Мы решили, что русский нам в этой ситуации больше поможет. Да и в немецком мы не очень…

«Кто же вас за линию фронта послал, оболдуев этаких», — подумал я. И мысленно поблагодарил бога за то, что сегодня был правильно одет. На мне была поношенная советская форма без петлиц и пилотка без звездочки в сочетании с моими диковинными сапогами и замызганной донельзя спецовкой черного цвета. А вот если бы я напялил на себя предписанный уставом рабочий комбез общелюфтваффовского образца, меня тоже могли бы подколоть, не задавая вопросов…

— И в чем я вам должен помочь? Может, я не хочу?

— А ты думаешь, у тебя выбор есть? Поможешь — возьмем тебя с собой, к своим, и замолвим словечко. А нет — положим рядом с твоим «дяденькой». Как тебе такой вариант?

— Я смотрю, капитан, Москва по-прежнему в своем репертуаре?

— В смысле?

— В смысле — бьет с носка под дых и плакать не велит… Ладно, спрашивайте, чего вам там надо…

— Аэродром далеко?

— Если идти по кабелю — километра три. В обход леса по дороге — дальше.