– Подумайте, князь. Благодаря Тьерри Эльзасскому мы смогли вернуть вам Шатель-Руж. Безвозмездная подмога графа давно требует награды!

У Шатильона глаза недобро сверкали и кривая улыбка дрожала, словно он радовался возможности перечить людям знатнее и могущественнее себя:

– Никто не делает Господу одолжение, воюя в Его Земле. Мой долг – защищать права Антиохии.

Король пожал плечами. С тех пор как он согласился на брак сумасбродной кузины, Шатильон умудрялся каждым своим деянием заставлять суверена раскаяться в данном разрешении. Что сделано, то сделано, Рейнальд умел поставить людей в безвыходное положение, каждый раз разумным оказывалось уступить его безумию, однако и дальше отдавать франкские земли под власть необузданного нувориша Бодуэн ни за что не станет. Если благоразумие постоянно уступает безумию, то чем оно лучше?

– Я обещал город Тьерри и не могу нарушить свое слово. Если вы, князь, будете настаивать, мне придется снять осаду.

Сказал и сам не верил, выпучил на Шатильона совиные глаза. Но тот только желваками заиграл, и на лбу жила вспухла: несмотря на всю их учтивость, король и Сен-Жиль относились к нему так же свысока, как и эльзасский грубиян. Граф Фландрии был женат на единокровной сестре Бодуэна, дочери покойного Фулька Анжуйского, Сибилле Анжуйской, и все эти родовитые свойственники подпирали и поддерживали друг друга, словно колья одного забора, и единодушно смыкали ряды, когда младший сын рыцаря настаивал на своих правах и охранял свою честь так же рьяно, как они сами. Но какие доводы у них были, помимо кичливости? В последние годы Утремер походил на корабль, управляемый пьяным кормчим, и князь Антиохии не собирался грести на их невезучей галере бесправным и покорным рабом. Процедил сквозь зубы:

– Ваше величество, я готов сражаться и рискнуть собой и своими воинами, завоевывая для графа этот город, но на Оронтесе нет места независимому домену! Если граф не хочет продолжать штурм, я могу завтра взять цитадель с одними своими ребятами.

– Как это «с одними своими»? А мы сегодня тут что, в прятки игрались? У меня тоже люди тут погибли! Ничего вы себе в одиночку не возьмете! – ноздри Тьерри раздулись, воинственно выставилось необъятное брюхо, толстые короткие пальцы сложились в похабный жест.

Юный граф Триполийский обвел остальных баронов умоляющим взглядом:

– Если мы не договоримся, то, как верно заметил его величество, предпочтительнее снять осаду, чем потом между собой из-за этого Шейзара передраться.

– Князь, неужто вы и впрямь намерены в сапогах Пуатье след в след шагать? – От досады король вскочил на ноги, так затряс шест, что весь павильон заколыхался. – Ведь мы можем сделать то, что не удалось покойному – отвоевать один из крупнейших эмиратов Сирии!

– Ваше величество сами верно заметили, что у моего предшественника были веские резоны отступиться. Я не глупее его и не сверну в болото только оттого, что мне противно идти за ним по твердой почве.

Снаружи зарядил дождь, капли глухо бились о полотнище, где-то прохрипел петух, чудом улизнувший от солдатского костра, завыли собаки. Король провел рукой по лицу, вздохнул:

– Шатильон, моя честь не позволяет мне нарушить данное слово, – встал прямо перед строптивцем, с мольбой добавил: – Но, князь, я видел, как вы сражались сегодня! Я не могу поверить, что вы готовы все это бросить! Подумайте, другой такой оказии не случится! Неужто сарацины предпочтительней Тьерри?!

Король и бароны смотрели на Шатильона, как псы на взобравшуюся на высокую ветвь росомаху. Никто, никто из них никогда бы не отдал ему ни пяди своих прав! До боли сжал зубы, втянул воздух,  медленно выдохнул:

– Я не могу поступиться сюзеренными правами Антиохии. Хоть вы, граф, в нашей поганой луже и белоснежный лебедь, но в Утремере никаких особых прав не имеете. Если вы хотите получить себе сирийский город, я с готовностью помогу вам завоевать его, но будь вы в Европе хоть кум королю, в качестве сеньора Великой Кесарии вам придется стать моим вассалом. Не вижу тут ничего зазорного для вашего сиятельства.

– Скорее, Шатильон, у меня вот тут борода вырастет, – просипел Тьерри, приставив жирную ладонь едва ли не к лицу князя Антиохийского.

Бодуэн угрюмо пожал плечами, как бы снимая с себя ответственность, рухнул обратно на сундук. Этот Шатильон – башмак, натирающий ногу до крови! Но босым ведь не пойдешь! Тщедушный Сен-Жиль, натерпевшийся вдоволь склок в собственном семействе, умоляюще протянул руки, завертел вороньим носом, ловя взгляды баронов:

– Мессиры, противно будет Господу, если мы понапрасну потратим наши силы! Раз мы все здесь вместе, мы можем захватить другое место, о котором нет споров. Молю, отложим разногласия и возьмем хотя бы Харим. Он нужен нам позарез.

Поскольку никто не уступил с Шейзаром, все стремились доказать, что действовали не из одного бешеного упрямства и готовы внять разумным доводам. Крепость Харим господствовала над равниной между Антиохией и Алеппо и являлась удобным плацдармом для нападения на противника.