Данилов почти ничего не видел в этом сиянии и само собой не обращал внимания на информационные паутинки. Он промахнулся мимо черпаков, ударился головой о какую-то балку, водоворот втянул его в тоннель и оставил в полусферической емкости, заполненной икринками размером с футбольный мяч.
Внутри одной из них он увидел… корону. Золотая рыбка!
Красноватое сияние икринок размягчало Данилова, руки и ноги не желали больше напрягаться, он засыпал. Джин бормотал про странные выбросы нейроингибитора-бунгаротоксина, ну да отстал бы он. Мама, где ты мама?..
Золотая рыбка исполнила сокровенное желание — дала ему, инкубаторскому, маму. Впрочем сквозь сладкий сон прорывались обрывки какого-то кошмара. Зеленое тело, длинное и жирное, круглая пасть с четырьмя рядами зубов, девять глаз-буравчиков…
Потом вдруг стало очень больно, боль разрывала его грудь, сочилась щелочью по жилам. Джин что-то кричал ему, компот из разных картинок, долетая до зрительных центров мозга, превращался в какой-то цветной водоворот, до которого Данилову уже не было никакого дела. Свет съежился в точку и потух. Последнее, что он слышал, было: асфиксия, кислород — 10 % от нормы…
Когда он очнулся, то сперва почувствовал небрежные стыки металлических конструкций у себя под спиной. И то, что чешутся жаберные пластины у него за ухом — так с ними всегда при пересыхании, иной раз просто пытка. А затем увидел телескопическую клешню, которая нацеливала зонд на его нос. Ну и первым делом оттолкнул ее, хотя рука едва слушалась и скорее напоминала вареную сосиску…
— Иди ты тогда в баню. — голос поступил извне.
Данилов посовещался с джином, который сообщил, что кровоснабжение тканей в норме и серьезных органических нарушений нет, нанодоктора сейчас штопают микроразрывы в легких и стимулируют некоторые померкнувшие участки мозга.
Утопленник сел, прокашлявшись, оценил лужу, которая с него натекла, затем глянул на говорившего про «баню». Вернее, говорившую.
Тетка в оранжевом комбинезоне. Оранжевый — любимый цвет работяг. Наверное, она вкалывает здесь, на рыбозаводе.
И помещение было совершенно производственного вида, с приличной силой тяжести. Неподалеку колупалась с аппаратурой еще одна баба с влажными волосами и в таком же рабочем комбезе. У обоих физиономии красные, черты резкие — будто в два приема их выстругали. У той, что ближе, были слишком грубые ладони, которые скорее подошли бы механику с какого-нибудь допотопного атомолета, у другой чересчур широкие плечи. И никаких попыток прикрыться мимиком.
«Эх, бабоньки, как же вас угораздило оказаться столь непохожими на Эльвиру, Юкико и Зухру».
Эльвира, Юкико, Зухра. Суперконфетки.
Ну кем еще могут быть клоны третьего или четвертого поколения от каких-нибудь любимых артисток и манекенщиц времен великого Гольдманна вроде Шарон Стоун, Клаудиа Шиффер и Наоми Кэмпбелл. Кочует микрочип Фрая, эта «волшебная лампа Алладина» для джина, для персональной информации и психоматрицы, из одного тела в другое. И каждое последующее тело подвергается все большей генетической коррекции и верификации. Заодно и психопрограммированию. Во имя достижения все большего совершенства. Вот какие смелые у солариток язычки, спокойно толкуют на темы вроде альтернативной истории.
А эти краснорожие бабоньки, если и клоны, то в самом первом поколении, без всякой евгеники и верификации, никто не занимался их красотой — для трудов праведных и так сойдет. И если что-то развито в них, то не красота и генетическое совершенство, а выносливость и сопротивляемость космическим ветрам.
С одной стороны Юкико, Эльвира, Зухра и другие соларитки, с другой — фабричные тетки, разница налицо.
Значит, Главное Управление Жизненных Процессов все-таки занимается не всеобщим улучшением человеческого рода, а кастовой евгеникой и селекцией, хотя и втолковывает, что одинаково заботится о геноме каждого человека.
Еще Данилову пришло на ум, что когда-то он уже думал об этом, но потом почему-то забыл.
— Эй, любезный, ты чего задумался? Здесь тебе не Академия Наук. — сказала рукастая тетка. — Скажи нам «спасибо», утри нос и тикай.
— За что спасибо? — буркнул растерянный Данилов.