— Алексашка! — орет поднявшийся князь. В руке его уже сверкает обнаженная сабля.

Тянусь к поверженному боярину и достаю из ножен его клинок. Фехтовальщик из меня никакой, однако ощущение оружия в руках придает хоть какую-то уверенность. Поднимаюсь и встаю рядом с Петром Александровичем. Напавшие пока еще не прорвались к нам. Но рубка идет знатная. Как в голливудских фильмах про пиратов. Только здесь вместо палубы забрызганный кровью снег.

— Алексашка! — снова орет Светлейший.

И правда, чего это не видно его денщика? Неужто сложил свою голову от бандитской пули или сабли? Ан нет, вот он прибежал с той стороны дороги. Дышит тяжело, шапки нет, в руке окровавленный клинок.

— Здесь я, Петр Лександрыч.

Князь хотел было что-то сказать, но в это время прямо перед нами остановилась лошадь и с нее соскочил Федор.

— Со всех сторон насели. Числом не менее чем вдвое больше нашего, — прокричал он сквозь шум схватки.

— Да кто это такие? Что им надо? — растерянно произнес Петр Александрович.

— Не знаю, Светлейший. Выспросить возможности нет. Они рубятся насмерть, не выдвигая никаких требований. Но ежели мы не прорвемся, то долго не продержимся.

— Ты что же, бежать предлагаешь? — возмущенно воскликнул князь.

Федор потупился, явно не решаясь перечить Светлейшему. Видя, что нападавшие вот-вот прорвутся к нам, я сделал попытку наехать на князя разумной логикой.

— В принципе у вас, Петр Александрыч, есть два варианта действия. Первый — смело ринуться в схватку и геройски погибнуть на радость врагам, не посрамив своей чести и бросив на произвол судьбы юную Императрицу. Второй — отступить и, проведя расследование и узнав, кто послал на вас этих ребятишек, — я кивнул в сторону леса, — разорвать ему задницу на пятнадцать союзных республик.

— Верно Дмитрий говорит, — поддержал Федор, наверняка правильно поняв фразу о союзных республиках. — Кто-то очень не хочет, чтобы ты, Светлейший, живым в Москву приехал.

И тут нам под ноги кубарем подкатился тот гвардеец, которого я подзывал. Руками, сквозь пальцы которых текла кровь, он зажимал живот и громко орал что-то нечленораздельное.

Федор с Алексашкой шагнули вперед навстречу здоровенному детине, прущему на нас с окровавленным клинком в руках. Боярин скрестил с амбалом сабли, а Князев денщик, зайдя чуть сбоку, рубанул вражину по сжимающей клинок кисти. Я еще пялился на падающую человеческую конечность, а Федор уже снес ему голову.

И такая мясорубка творилась повсюду. Не у дел были только мы с князем, тщательно опекаемые боярами и гвардейцами. Вернее, опекали они лишь Петра Александровича, а я пристроился к нему, как говорится, на халяву.

Мелькнула мысль — не грохнуться ли в обморок? Я все ж цивилизованный человек из двадцать первого века, и вид пошинкованых человеческих тел должен вызывать у меня именно такую реакцию. Однако сомнительно, что обморок спасет мне жизнь.

Не знаю, как так получилось, но вдруг обнаруживаю, что прячусь за спиной князя, который уже рубится с одним из налетчиков. Федор и Алексашка тоже заняты делом. У Меньшикова сочится кровью порез на левой скуле.

Сзади скрипнули сани. Оборачиваюсь и вижу заскочившего на них с той стороны мужика в сером кафтане, таком же, как на других нападавших. Поставив ногу на край, он приготовился уже спрыгнуть, но тут я (сам не знаю, как это получилось) рубанул его саблей по носку сапога. Почувствовав, как клинок прорубил кожу сапога и хрустнул о косточки пальцев, усиливаю на него давление и протягиваю на себя, будто отрезая колбасу.

— А-а, курва! — раздалось над моей головой, и враг опрокинулся в сани.