– Я тебя прошу, – урезонила мужа Женя.
– Извини. Но и вправду идиотская привычка.
– Это его привычка.
– Ты права. И не нам судить.
– Не нам… – тихо улыбнулась Пчелинцева.
– Мой сын спит и даже не понимает, что у него началась новая жизнь, – произнес Бояров, сделав ударение на слове «мой».
– Твой сын – молодец. Не капризничает, не буянит…
– Наш сын – молодец, – поправил Бояров.
А Вадим Леонидович Суржиков в это время сидел на заднем сиденье такси и, открыв окно, подставлял лицо свежему ветру. Хмель еще гулял в его голове, помогая мечтать о ближайшем будущем – тут были и поездки, и выступления, и научные работы, и премии с наградами.
Суржиков, да и Бояровы (равно как и все остальные) еще не знали и не верили, что очень скоро, через каких-то пару недель, жизнь переменится. Да так, что станут смешными и нелепыми все эти человеческие устремления в будущее. Наступят времена болезней, страха, одиночества. Привычная жизнь уйдет, на смену ей придет растерянность.
Суржиков ничего этого еще не знал, но чувствовал какое-то тревожное томление и сожаление, которые никакие бравурные планы не могли заслонить.
«О, это, верно, и есть то самое португальское «саудаде», – догадался образованный Суржиков, – светлая печаль и сожаление о счастье, лицо которого ты видел, но не сохранил. Или даже видел, но не узнал».