«Евгении Ласкиной в знак признания её заслуг перед родной словесностью. Может быть представлено вместо справки». Подпись: «Современный историк».
«Доброта дня» — 1974-й:
«Дорогой Жене — с благодарностью моей и всей нашей семьи за то, что в трудное для нас время она оказалась настоящим человеком на настоящем месте, Борис Слуцкий. Накануне 75 года». <...>
В том же 1957 году он и женился, первый и единственный раз в жизни, на Тане Дашковской и двадцать лет, до самой её безвременной кончины, был трогательным, заботливым и нежным мужем. Считают, что Танина смерть подтолкнула Слуцкого к болезни и немоте.
Ещё одно свидетельство А. Симонова. В записке Слуцкого конца 1970-х годов сказано: «Если увидите, что я помер, сообщите брату в Тулу, а в Москве — Евгении Самойловне Ласкиной». И номер её телефона.
В девятой книжке журнала «Нева» за 1957 год помещена концептуальная статья солидного партийного критика В. Назаренко «Просто так». Знаменательная вещь. Документ эпохи.
В начале своего опуса товарищ В. Назаренко обрушивается на милое стихотворение молодой, набирающей известность Натальи Астафьевой, которое завершается строкой: «А эти стихи я пишу просто так». Затем он метко бьёт по главным мишеням — надо сказать, имена он безошибочно выбирает самые, что называется, центровые. Попрошу читателя запастись терпением, такой стилистики в наши дни попросту нет. Артефакт в известной степени.
Приближаясь к сороковой годовщине Октября, наша поэзия вместе со всей страной подводит определённые итоги. Итоги, естественно, подводятся по двум линиям. Снова и снова подчёркиваются коренные, животворные традиции советской поэзии, послужившие созданию её великих богатств. И вместе с тем снова и снова подчёркиваются те тенденции, которые не раз мешали и сегодня ещё мешают иным поэтам в полной мере служить народу своим словом. И по этой линии писание стихов «просто так» — одна из элементарнейших форм зарывания таланта в землю — не должно быть обойдено. Некоторые в этом плане наблюдения и замечания здесь и постараюсь высказать.
...Медведь сделался добычей охотников, шкура содрана, обработана —
Надо ли разъяснять, что написано это сильное и глубокое стихотворение А. Межирова («Октябрь», 1956, №11) отнюдь не о медведе в буквальном смысле. В символически-аллегорической форме здесь идёт речь о судьбе человека, о настоящей жизни и жалком житьишке. Стихотворение обращено между прочим и к поэтам, напоминая, спрашивая: а как твоё творчество, как твой стих? Будет ли он, по крылатому слову Пушкина, действительно «глаголом жечь сердца людей»? Или станет всего лишь «подстилкою на диване», мелким развлечением, сугубо бытовой забавой?[27] <...>
Если говорить попросту, по-читательски, то довольно-таки странное впечатление производит стихотворение
Е. Евтушенко «Свадьбы», напечатанное в 9-й книжке «Октября» за прошлый год.
Все мы помним озорную проделку Тиля Уленшпигеля: назвавшись художником, он выставил для обозрения чистый холст, предупредив зрителей, что только настоящие, подлинные дворяне способны увидеть и оценить нарисованное на «картине». Как мы помним, все «увидели» и восхищались...
Нечто подобное происходило и происходит в искусстве декаданса, где мистификация играет заметную роль. Нередко можно было наблюдать: желая непременно считаться, так сказать, «дворянами духа», зрители и слушатели «видели» на холстах, «понимали» в стихах то, чего ни видеть, ни понимать по сути невозможно. <...>
Именно это должны мы <...> сказать о стихотворении Л. Мартынова, напечатанном в 9-й книжке «Октября» за прошлый год.
Вот оно:
<...> Думая о причинах такой нетребовательности к себе, естественно предположить, что оказал определённое отрицательное влияние тот ураган похвал, внезапно обрушенных на Л. Мартынова в последнее время. Так, например, И. Эренбург уже считает возможным даже обозначить рубежи развития советской поэзии — «от Маяковского до Мартынова» («Литературная газета», 1957, 9 февраля). <...>
На самый первый взгляд может показаться жизненным стихотворение «Домой» Б. Слуцкого, напечатанное в 10-й книжке «Нового мира» за прошлый год. Щемящи строки его начала:
Но читаешь, и всё настойчивее возникает вопрос: почему через всё стихотворение идёт нечто, что можно обозначить словами «горькое разочарование»? Ведь, по справедливости говоря, тон стихотворения таков, словно оно — о возвращении разбитой, разгромленной армии. Безысходная тоска ощущается, скажем, в монотонном повторении: талый снег... грязный снег... грязный снег... мятый снег... чёрный снег...
Назаренко был далеко не одинок в поношении Слуцкого. Чудесно называлась пламенная филиппика славного пииты С. Острового: «Дверь в потолке» («Литературная газета», 1958, 4 февраля). Проницательно предвосхищена поэзия абсурда.